– Значит, он и сейчас работает?
– Каждый божий день. – Книга не помешала Дэви ответить, а ответ не помешал чтению. Он перевернул ещё одну страницу.
– У него бывает кто-нибудь?
– Я навещаю его каждый день. Либо я, либо мой брат. По утрам.
– Вы у него работаете?
– Я его навещаю, – повторил Дэви, взглянув на Волрата. – Мы с ним друзья.
И Дэви опять погрузился в чтение. Через несколько минут стрелка на циферблате остановилась, и юноша, как бы очнувшись, снова стад приветливым – так же внезапно, как тогда, в гараже, когда, негромко рассмеявшись, он мгновенно согнал с себя озабоченность.
– Моя сестра обратила внимание на вашу машину.
– Да что вы! – отозвался Волрат с почти неуловимой иронией.
– Она говорит, у вас переднее колесо разболталось.
– Вот как?
– Но это неверно. Я целый месяц наблюдаю за вами – вы часто проезжаете мимо. Просто неправильный развал колес. Их надо отрегулировать.
Волрат сел в машину: черта с два он даст мальчишке заработать.
– Как-нибудь в другой раз. У меня нет времени.
– У меня тоже, – ответил Дэви.
Прижав к себе книгу скрещенными на груди руками, он окинул машину оценивающим взглядом и вдруг улыбнулся с такой же непосредственностью, как улыбалась его сестра. В этой улыбке, придававшей его лицу немножко застенчивое выражение, была необычная для мужчины обезоруживающая прелесть.
– Что ж, машина действительно славная, – сказал он.
Волрат улыбнулся и взглянул на юношу, ибо, хотя в словах его не было ничего неожиданного, тон, каким они были произнесены, придавал им другой смысл.
– Вы сказали это так, будто собираетесь купить себе такую же.
Дэви порозовел, затем улыбнулся, словно довольный тем, что Волрат наконец-то кое-что понял.
– Это отчасти верно, – задумчиво сказал он. – По крайней мере нечто в этом роде хочет купить мой брат. Чего хочу я, мистер Волрат, я, кажется, ещё и сам не знаю.
Услышав свое имя, Волрат невольно приоткрыл рот и молча посмотрел вслед долговязому юноше. Волрат был поражен, поняв, что этот механик всё время знал, с кем говорит, – это обстоятельство придавало его словам совсем иную окраску. Одно дело, если человек сдержанно и независимо ведет себя с незнакомцем. И совсем иначе это выглядело в глазах Волрата, если человек, знавший его имя, как бы делал одолжение, продавая ему бензин, читал книжку в его присутствии, небрежно намекнул, чтобы он чинил свою машину где-нибудь в другом месте, и затем польстил, дав ему понять, что такая машина подошла бы любому механику из гаража, но недостаточно хороша для его брата.
Третьего дня Волрат имел все основания думать, что сдержанность сестры – напускная и нарочитая, но в её брате – и сегодня он это сразу понял – не было ничего искусственного. Волрат, задумавшись, медленно поехал по улице. Некоторое время он сам не знал, о чём думает, но твердо сознавал одно: он испытывал бы мучительную неловкость, если бы этот мальчик работал у него. Никогда ни один человек не вызывал у него подобного ощущения, подобного протеста, продиктованного страхом; и на Волрата нахлынуло неясное смятение, словно он что-то проглядел в себе, что-то необычайно важное.
Слегка пригнувшись, чтобы пройти в дверь, Дэви вернулся в гараж, как всегда и не подозревая о произведенном им впечатлении. Он привык к тому, что люди оборачиваются вслед его старшему брату, и никогда не замечал людей, оглядывающихся на него. Что бы ни занимало его в данную минуту – человек, идея или изобретение, которому, быть может, не суждено осуществиться, но детали которого Дэви тщательно разрабатывал в уме, – думы об этом поглощали его целиком, и он был глух, слеп и туп в отношении всего остального.
Дэви бросил учебник на кучу книг, беспорядочно наваленных на стол. Следующие полчаса предстояло посвятить ежедневному визиту – это был ритуал, установленный много лет назад. С недавнего времени Дэви стал побаиваться этого путешествия на холм, но, тем не менее, налил в бачок пять галлонов авиационного бензина и взял пятигаллоновую банку ацетона, которую накануне притащил из университета, заплатив за неё из своего кармана, хотя Нортон Уоллис без труда мог позволить себе этот незначительный расход. Впрочем, Дэви и в голову не приходило, что Уоллис у него в долгу.
Взяв обе банки, Дэви вышел на залитую солнцем улицу. Ноша оттягивала ему худые плечи, но это было ничто по сравнению с тяжестью на сердце, которая возникала каждый раз, когда Дэви подымался на пологий холм, куда выходили задние дворы Прескотт-стрит.
Солнце расстелило лучи на пороге, у которого остановился Дэви, и светлыми квадратами лежало на заставленном всевозможными механизмами бетонном полу мастерской. Из окошек и застекленного отверстия в крыше лилось золотое сияние, оно отражалось в полированных металлических поверхностях и гранях, то тут, то там зажигая огненные точки. Солнце не разбиралось ни во времени, ни в моде. Оно заливало светом рукоятки и блоки нового фрезерного станка, удостоенного одобрения Кливлендской станкостроительной компании, и так же ярко горело на старим лэмпортском токарном станке, украшенном витиеватой надписью: «Хартфорд – 1878», – ныне музейной редкости, с панталончиками из железных листьев на ножках, которые оканчивались массивными львиными лапами. Станок в свое время переделывался раз десять в угоду изменчивой фантазии Уоллиса и до сих пор служил для обточки некоторых специальных деталей, Ни станок, ни его украшения не могли казаться старомодными человеку семидесяти восьми лет.