Ярослав, освещая путь факелом, по скрипучей лестнице поднялся на смотровую площадку башни. Ветер яростно рванул полы кафтана, плаща, разметал волосы. Пламя факела затрепетало и погасло.
— Надо было маслом напитать, — донеслось из темноты. — Березовые-то факела в тихую ночь хороши.
— Сколь вас? — спросил Ярослав, осторожно ставя ноги на прогибающийся под его тяжестью настил.
— Я, князь, Степан Городецкий и дружок мой Филька, — подал голос один из дружинников.
— Ты со мной в Переяславле был? — припоминая имя, спросил Ярослав.
— Был, княже.
— Оттуда нас выгнали и отсели норовят. Устоим ли?
— А то как же! — бодро ответил Степан. — Там-то князь Всеволод Чермный супротив нас стоял, а здесь бояре. Они токмо горло драть здоровы. Князья-то их все у батюшки твоего в порубе сидят.
— То-то и оно, что не все. В толпе я приметил ноне князя Изяслава. А он — вой знатный.
Помолчали.
— А что, в граде спокойно ли? — спросил Ярослав.
— Тихо. Сторожа токмо колотушками балуют. Будь в надеже, государь, коли что, мы мигом сполох поднимем.
Ярослав, укрываясь плащом от порывов ледяного ветра, еще раз оглядел спящий город и осторожно спустился со сторожевой башни.
Князь тихонько вошел в спальню, осторожно прикрыл дверь. Полумрак скрывал очертания ложа и разведенного в стороны полога. Ярослав устало опустился на лебяжью перину, утопая в ней.
— Спишь ли? — спросил он, и неожиданно из дальнего темного угла донесся ответ:
— Тебя ожидаю, государь.
Откинув медвежью шкуру, из глубокого кресла выпорхнула молодая княгиня. Сделав пять-шесть шагов, она стремительно обвила руками шею князя, прильнула к нему горячим худеньким тельцем. И хотя ей было семнадцать, глянулась она намного моложе. За год супружеской жизни Ярослав не раз отмечал для себя, глядя на молодую жену: «Отроковица [37] ! Истая отроковица! Ей бы в куклы играть да с подружками хороводы водить!»
Привезенная из половецких степей, дочь хана Юрия Кончаковича явилась залогом дружбы между вечными непримиримыми врагами — Русью и Диким полем.
Когда Ярослав впервые увидел ханскую дочь в богатом пестром наряде, шароварах и под легким белым покрывалом, такую маленькую, худенькую, заморскую птичку с огромными испуганными, черными, чуть раскосыми глазищами, то удивление и жалость заполнили его сердце. Приняв жену как неизбежность, Ярослав поначалу чурался молчаливой княжны, со временем попривык, а через полгода и полюбил свою скуластую половчанку.
— Ты чего же не ложилась? А если бы я до утра не пришел? — с теплотой, на которую только был способен, спросил князь.
— Ждала бы до утра.
— А коли до самого вечера…
— Ждала бы столько, сколько ты пришел, — ответила она, на что Ярослав рассмеялся.
— Не «сколько ты пришел», а пока бы ты не пришел, — поправил он свою жену.
Ханской дочери язык русов давался с трудом, и потому она чаще молчала, но ее глаза, горячие и ласковые руки были красноречивее любых слов.
— Ты встревожен. Беда пришла? — заглядывая Ярославу в глаза, тихо спросила княжна.
— Беды особой нет. Бояре люд рязанский в смуту вводят, супротив меня народ поднять хотят.
— Какие они, — покачала головой княжна. — Таких отец мой сек саблями, а очень плохих за ноги к лошади, — показала она руками, будто вяжет узел, — и пускали в поле. — Помолчав, добавила: — Позови отца моего. Он порубит плохих бояр.
— Нет. Не хочу крови.
— Хан любит кровь врагов своих, когда она стекает с его меча.
— Но я не хан, а русский князь.
— Урусски кенязи не раз звали наших воинов против врагов своих. Кенязь Рюрик звал ханов на Киев, и сегодня еще в Переславле половецкие воины.
— В Переяславле, — поправил Ярослав жену. — Ты верно говоришь: половцы в граде том, но надолго ли? Отец с этим мириться не будет. Переяславль теперь наш — володимирский, — уверенно произнес молодой князь и, заметив, что жена дрожит, строго приказал: — Немедля в постель! Озябла ведь. Вона трясца берет, того и гляди зубами застучишь. А с боярами управимся, не тревожься. Коли не сами, так великий князь поможет.