Невесту встречали всем миром. Великий князь со своими сыновьями, боярами встречал Агафью Всеволодовну в створе Золотых ворот. Из первого возка вышел митрополит Матфей. Благословив владимирцев, он подошел к Всеволоду Юрьевичу и, осенив его крестным знамением, нараспев произнес:
— Ноне возрадуемся всем миром, ибо весть благостную принес я земле володимирской: мир богу угодный, покой и согласие. Крепок тот мир клятвами и креста Господня целованием. Любя тебя как брата, князь Всеволод Чермный дочь свою за сына твоего отдает.
Митрополит Матфей обернулся и простер руку в сторону второго возка, из которого, поддерживаемая под руки князьями Игорем Ярославичем и Константином Всеволодовичем, выходила невеста. Была она невысока росточком, круглолица, пышнотела, голубые глаза под длинными пушистыми ресницами пытливо смотрели на встречавших ее владимирцев, щеки от волнения горели, носик маленький, вздернутый, ярко-алые губы полны, из-под жемчужной каптурги [45] выбиваются пряди русых волос.
Агафья поклонилась поясно великому князю.
— Что, хороша невеста? — обернулся Всеволод Юрьевич к стоявшему позади него Юрию. — Век благодарить меня будешь за такую жену. Кланяйся Агафье Всеволодовне!
Взгляды встретились.
«Простовата с виду, нос в конопушках, ямочки на щеках… Сколь таких-то в посаде!»
Юрий поклонился поясно.
«Какой он базенький, — обрадованно забилось сердечко. — Широк в плечах, пониже отца-то будет, но строен, глядит соколом, глаза ясные, светлые, волосы русы, вьются, точно шелковые нити светятся на солнце, брови хмурит, но, чует сердце, добр. Вот счастье-то привалило!»
Агафья еще больше зарделась и опустила глаза долу.
Молодые венчались на следующий день в Богородичном монастыре. Венчал епископ Владимирский Иоанн, а митрополит киевский Матфей тоже благословил молодых и пировал на свадебных торжествах. Восемь дней длился пир, слава о нем гремела по всей земле владимирской. Докатилась молва о свадьбе и до Ярцева. Дубрава только недавно разрешилась от беременности мальчиком и теперь обливалась слезами: и горькими, и счастливыми. Горькими — оттого, что не она пошла под венец с любимым, что не она делит ложе с Юрием, а счастливыми — что стала матерью, что дите желанно и что явилось оно на свет от горячей и страстной любви.
Федор Афанасьевич находился тут же, рядом. Дубраву он не утешал.
«Пускай выплачется, — размышлял он, глядя на содрогающиеся плечики молодой матери, — слезы, они что роса утренняя, омоют, облегчат страдания, очистят душу. А что Юрий женился, так то, может, и к лучшему. Ему теперь не до Дубравы будет».
Одно тревожило Федора Афанасьевича: великий князь. Чуяло сердце, что недоброе он замыслил, не зря же Дубраву и его самого разыскивает воевода княжеский Кузьма Ратьшич. Поначалу Федор Афанасьевич думал, что его ищут из-за Романа, которого куда-то отправил великий князь, но сын уехал, как потом выяснил Федор Афанасьевич через верных людей, в землю булгар, а его продолжают искать. И тогда он догадался: из-за Дубравы. Она мешала планам Всеволода Юрьевича, могла ославить ненароком Юрия перед княгиней Агафьей, дочерью Всеволода Чермного, и перед народом владимирским, чего великий князь допустить не мог. И когда перед свадьбой Кузьма Ратьшич доложил князю, что повеление его не выполнено, тот, сверкнув очами, угрожающе произнес:
— Найди ее, Кузьма! Не ешь, не пей, а отыщи девку! Найди и убей! Юрий из-за нее весь высох, глузду лишился, на невесту не смотрит. — И, чуть смягчившись, добавил: — Не иначе приворотным зельем опоила, иссох весь. Ты уж порадей, Кузьма.
Дубраву продолжали искать, но безуспешно. Увез ее Федор Афанасьевич в затерянный среди лесов волжский Городец, где воеводствовал его друг и товарищ разгульной, разудалой юности Устин Микулич.
Конец «Большого Гнезда»
1
Ростов отстраивался. После огромного страшного пожара, поглотившего большую часть города, Ростов возрождался стремительно, заменяя черные пожарища желтобокой новизной срубов посадов, боярских и купеческих теремов. В городе все больше появлялось построек каменных: домов и церквей.
Константин Всеволодович, бывший во время пожара во Владимире и приехавший тут же, как ему довели о постигшей город беде, долго горевал о потерянном: не палаты княжеские, не сгоревшее добро повергло Константина в уныние, а книги, большинство которых навечно исчезло в пламени.
Сегодня утро выдалось на редкость солнечным и теплым, весело перестукивали топоры мастеровых, возводивших напротив княжеского терема епископские палаты, гомонил народ на торгу, под самыми окнами о чем-то горячо спорили мужики. Увидев стоявшего у окна Константина, быстренько убрались от греха подальше. В воздухе висел запах гари, и только это портило радужное настроение князя.