Он чувствовал на себе пытливые взгляды нескольких десятков глаз и слегка смущался.
— Подойди поближе, отец Михайл, — ласково промолвил великий князь.
И когда тот приблизился, продолжал:
— Не забыл я, как сладостно говоришь ты… Хочу почаще слушать…
— По воле княжеской, — промолвил митрополит, — перевожу я тебя из села Коломенского в Князеву церковь… И будешь ты духовником великокняжеским.
— Рад? — спросил, улыбаясь, Димитрий Иоаннович.
— Рад ли, рад ли? — проговорил дрожащим голосом Митяй.
И не мог продолжать — дух захватило.
Он только земно поклонился владыке и великому князю.
Святой Алексий зорко взглянул на нового княжеского духовника, и по лицу владыки словно пробежала тень.
Быть может, его чистое сердце подсказало, что только мирскими помыслами полна душа Митяя.
Великий князь вскоре его отпустил, приказав «собирать свой скарб не мешкая, чтобы дня через два и перебраться».
Возвращаясь домой, Митяй, что называется, не чувствовал под собой ног от радости.
«Наконец-то!» — думал он.
Он понимал, что в его жизни наступает перелом, что он находится на пути к богатству и почестям.
Приближаясь к своему домику, он самодовольно подумал: «Скорб мы в палатах заживем!».
Снимая дома свою рясу из грубой, дешевой ткани, он презрительно посмотрел на свою скромную одежду и думал: «Чай, таких-то не станем носить. Нет, нам шелки теперь надобны».
Дьякон, уже слышавший, что за отцом Михаилом приезжали от владыки, подивился перемене, которая произошла в Митяе в продолжении немногих часов: глаза сияли, голова была гордо закинута. Он смотрел спесиво и ходил «гоголем».
— Уезжаю, дьякон, из вашего болота, — сказал он, — пора. И то зажился. Здесь ли мне место? Ну, да теперь все пойдет по-новому. Слыхал? — духовником я сделан великокняжеским.
Дьякон сделал удивленное лицо.
— Да, — продолжал Митяй, — в княжих палатах буду жить… Есть-пить с княжего стола… Сильным я, дьякон, стану человеком.
— Нас, сирых, отец Михаил, своей милостью не оставь, — униженно кланяясь, сказал собеседник.
На это Митяй покровительственно заметил:
— Не оставлю.
Уйдя от отца Михаила, дьякон поспешил разнести весть по всему Коломенскому о счастье, выпавшем на долю Митяя.
В этот и в следующий день часто скрипели, отворяясь, ворота двора Митяева, впуская разнообразных гостей, приходивших поздравить «с князевой и владычной милостью».
Перед Митяем заискивали, унижались.
Прежние враги его теперь пришли на поклон.
Митяй держал себя с посетителями свысока, слова ронял с таким видом, как будто делает великую честь слушающим.
Его сердце было переполнено радостным чувством удовлетворенного тщеславия.
Мечты его все возрастали.
Уж ему теперь казалось мало быть только великокняжеским духовником. Он мечтал о большем.
Он надеялся приобрести влияние на Димитрия Иоанно- вича, стать его «правой рукой».
Впоследствии оказалось, что мечты не были не осуществимы.
Счастье благоприятствовало Митяю.
Духовник, умный, начитанный, речистый, с каждым днем все больше нравился великому князю. Димитрий Иоаннович заслушивался его проповедями, любил подолгу вести с ним душеспасительные беседы.
Часто Митяй — намеренно или нет — во время бесед брал примеры из ближайших внешних или внутренних государственных событий, высказывая вскользь свое мнение о них.
И великий князь каждый раз убеждался, что мнение Митяево здраво и разумно.
Раза два случайно Димитрий Иоаннович заговорил с ним о государственных делах, и Митяй дал хороший совет.
Великий князь оценил это и мало-помалу стал советоваться со своим духовником о делах, ничего общего с церковью и религией не имеющих.
Митяй, действительно, становился «правой рукой» князя.
Вскоре это стало ясным для всех, когда великий князь назначил его «печатником», т. е. хранителем своей печати.
Это звание было очець почетным и высоким.
Тут-то Митяй и дал себе волю. Он зажил сам с княжескою роскошью. Он, прежде носивший рясы из крашенины, теперь не довольствовался и алтабасной; он, не имевший прежде во всем своем домишке двух хороших оловянных тарелок, теперь и «ел и пил на серебре».
Его, — недавно скромного сельского пастыря, одиноко проживавшего в маленьком домике под соломенной крышей, — теперь окружала целая толпа слуг, богато одетых и послушных малейшему его знаку. На его конюшне стояли десятки великолепных аргамаков; его сани были обделаны серебром, а заморскому ковру, покрывавшему их, как говорили, «нет цены».