Однако в семье не без урода, и среди самой отборной травы всегда найдутся плевелы; так было и среди русского войска.
Когда князь Воротынский внимательно смотрел на подходящих татар, он был отвлечен от этого громкими криками, раздававшимися в стане.
Михаил Иванович с досадой обернулся.
— Что тут такое? — спросил он, нахмурив брови, видя, что толпа ратников с бранью и криком ведет к нему какого-то человека. — Ах, это опять ты! Верно, что-нибудь уже натворил, негодный холопишка? — промолвил гневно князь Воротынский, узнав в том человеке, которого вели к нему, одного из своих холопей, известного неисправимого вора и пьяницу.
— Да помилуй, княже! — завопил высокий, худой малый, одетый в грязную и порванную рубаху. — Сейчас две деньги[81] у меня стащил и водки на них купил у Пахома, который с Москвы бочонок ее, проклятой, захватил… Опился б, окаянный! — со злобой прибавил парень, тряся за плечо воришку — худого, черноватого мужика, производившего впечатление загнанного волка; сходство с этим зверем ему еще более придавали вороватые черные глаза, которыми он злобно сверкал порою исподлобья.
— На тебе взамен твоих денег! — сказал Воротынский высокому парню, подавая ему полтину. — А с ним, — кивнул князь на воришку, — расправьтесь по-свойски, чтоб неповадно ему впредь было чужое добро таскать!
Между тем ратники, должно быть, порядком помяли вора, потому что, когда он, избитый, извалявшийся в грязи, поднялся на ноги, то едва не упал снова на землю.
Однако он кое-как удержался на ногах, и если б Воротынский видел, какой свирепый взгляд бросил наказанный вор на него и как злобно прошептал: — Погоди! Ужо отплачу тебе за это, старый хрыч! — то Михаил Иванович, пожалуй, призадумался бы: мелкий, но подлый враг бывает иногда опаснее нескольких сильных! И воришка не на ветер кинул слова — он жестоко отплатил Воротынскому впоследствии.
Но не до него Михаилу Ивановичу: татары подошли уже очень близко — их отделяла от русских только река.
— Ну-ка, братцы! Попотчуйте незваных гостей нашим гостинцем! — приказал седой воевода пушкарям.
Воротынскому не надо было повторять приказа, пушкари живо принялись за дело.
Скоро грянул пушечный выстрел, за ним другой, третий, и ядро за ядром врезалось в самую гущу врагов.
Со своей стороны, татары не дремали, их пушкари были тоже не ленивы: быстро раскатили они пушки, и скоро ядра с глухим стуком стали врезаться и разрушать составленную из телег стену «гуляя».
Пальба продолжалась весь остаток дня и всю ночь, следующую за ним.
Особенно жаркой была она со стороны татар: враг словно хотел засыпать ядрами русских, разбить их «гуляй-город», принудить отступить и дать татарам возможность переправиться в этом месте через Оку.
Однако на другой день с тревогой и грустью узнал седой воевода, что ночная пальба татар была простою уловкой: пользуясь тем, что русские заняты этой пальбой, хан отыскал иное место, годное для переправы[82], и теперь, в понедельник 28-го июля, был уже на левой стороне Оки и спешно направился по дороге к Москве.
Воротынскому оставалось только постараться исправить результат своей оплошности: догнать татар и заставить биться, не допустив до Москвы.
Так воевода и решил сделать. Покинув «гуляй-город» он поспешил вслед за ханом.
VII. 1-е АВГУСТА 1572 ГОДА
Мечтал Давлет-Гирей разорить снова Москву, как в прошлом году, и на этот раз не отступать от нее, а идти дальше искать Иоанна, хоть на край русского царства, захватить царя в свои руки и положить конец Руси.
Уже мечты хана начали сбываться, уже Москва была недалеко от него, и он, убежденный в предполагаемом успехе, уже назначал в Москве жилища для своих мурз, когда Воротынский нагнал его 1-го августа и принудил к бою. Битва произошла в пятидесяти верстах от столицы, у Воскресения в Молодях.
Татар было более ста тысяч, русских гораздо менее; но они жаждали битвы, и, со времен Дмитрия Донского и Мамая, никогда русские не бились с татарами с такой храбростью, как тут.
Пусть их меньше числом, чем татар; русские должны биться, победить или пасть — иного выбора не было! Не было выбора и татарам.
Москва для них потеряна — оставалось воротиться на родину. Но враг теснил, не пускал их — надо было пробить себе дорогу или умереть.