Никита обмер, словно это его ударили, еле разлепил губы:
— Ты за что?
Отец молча замахнулся опять, но на этот раз не попал, и, пока дубинка его какой-то миг прижимала к земле Дружков хвост, собачонок будто опомнился и сообразил, что надо бежать. Ткнулся к забору, отделявшему большую часть двора, лег на живот и проскользнул через дыру.
— Что там такое? — издалека кричали с улицы. — Что случилось?!
— Собака сбесилась! — громко отвечал от ворот Платонович. — Покусала Мишку, а теперь побежала в вашу сторону, вы там смотрите!
Оттуда донесся голос Сереги Матвеева:
— Это Дружок, что ли?
— Маленькая такая! — кричал Платонович. — Серенькая!..
И в это время собачонок заскавучал где-то у соседей, видно, тоже сильно ударили, а затем по обе стороны улицы здесь и там послышались по дворам возбужденные голоса, то испуганные, а то злые, и опять отчаянно заскулил Дружок.
Словно сквозь сон, когда не можешь пошевелиться, Никита видел, как задирал штанину и показывал маме щиколотку отец, как на улице Петрович с Платоновичем носками ботинок сшибали белые кочки, искали камни, как Дружок с перебитыми задними ногами, оставляя за собой испачканную красным ложбинку, полз потом через белый палисадник, как окровавленной мордочкой тыкался в белые стебельки цветов и с них осыпался снег.
Никита бросился к Дружку, наклонился взять в руки, но его отшвырнули, он упал, и тут его прорвало.
Он закричал, что Дружок ни при чем, что никакой он не бешеный, а нормальный, это они дураки и пьяницы, и пусть убираются. Он бегал позади них, плотной кучкой стоявших около штабелька дров, куда забился Дружок, колотил по глухим спинам, но его не замечали, к нему не оборачивались, а только бросали и бросали на перемешанный с грязью снег корявые черные обрубки, и разгоряченные голоса звучали одинаково озабоченно:
— Отойди, а то хватанет еще!
— Да, тогда полгода будешь поститься! Вон Петьку Копылова один раз…
Мама схватила Никиту за руку, потащила к крыльцу. Оглядываясь, он увидел Платоновича с Петровичем, которые так и стояли в сторонке, каждый с камнем в руке, увидел рядом с ними отца с опущенной головой и вдруг вспомнил большой зал, в котором очень много народу, и Петрович в черном костюме и в галстуке на белой рубахе, улыбаясь, жмет отцу руку, и гремит оркестр, а все кругом хлопают в ладоши…
Никита раз и другой рванулся, и его старый кожушок остался в руке у мамы, а сам он упал на колени перед Петровичем и сквозь слезы закричал:
— Дядя, родненький! Скажите, что не надо, он нормальный, я только хотел, чтобы папка мой больше не пил!
Оба они торопливо побросали камни себе под ноги. Медленно поднимал голову отец.
Платонович скрипнул зубами и тоже вдруг зарыдал:
— Миша! Я полстаницы похоронил, я знаю, мальчишка правду говорит!
Лицо у Петровича перекосилось и сделалось страшным, он крикнул так, что Никита вздрогнул:
— Прекратите немедленно!
Но они уже убили Дружка.
7
В начале декабря случаются в станице такие денечки, когда зима словно опомнится и вдруг сама себе скажет: что это я взялась? Как будто больше не будет времени! Да пусть эти отрадненцы еще чуточек погреются, ладно уж!
Оглянешься, а снега как не бывало, и сухо на дворе, только в тени за домом волглый спорыш прячет остатки стужи.
В такой день пойдешь в школу в теплом пальто, а обратно тащишь его на себе, одним пальцем на плече за вешалку держишь. Бывает, что и пиджак скинешь, и галстук спрячешь в карман — такая на улице теплынь.
Вот и сидит Никита в своем дворике, на солнышке греется…
Из-за угла дома выглянула бабка Подьячиха. Увидала Никиту и поклонилась ему, как взрослому.
Интересная, оказалось, она бабка!
Сам Никита не видел, ему потом на улице рассказывали, как в тот день, когда убивали Дружка, Подьячиха подбежала к пьяницам с лопатой в руках и огрела по голове Лексашу Пинаева. Хорошо, хоть шапка Лексаше помогла, остался живой, но до сих пор ходит с повязкой, пока что ни капли не пьет, потому совсем замучил Андрюху — каждый день у него дневник смотрит и каждый день бьет. На улице часто слышно, как он дома кричит, грозится в суд подать на Подьячиху, но Подьячиха сказала, ей наплевать — уж если собственного зятя за то, что пьет, побила каталкой, то с Лексашей она уж как-нибудь разберется.
Все, кроме Лексаши Пинаева, теперь с Подьячихой вежливо здороваются, а Никитины игрушки как-то сами собой не стали перелетать к ней через забор. Правда, какие ему теперь игрушки. Сидит и смотрит перед собой, хорошо хоть нынче не в душной комнате.