— Что случилось, Алешка?
Тот приподнял плечом отцову руку:
— Да ничего. А что?
Одежда на остальных тоже была хоть выжимай, и только тут мы заметили, что из газика потихоньку капает и что на полу внутри целая лужа.
— Возвращаться пришлось? Самовар перевернулся?
— Да нет, — снова неторопливо ответил старший. — Мы его держали.
И двое других в один голос подтвердили:
— Держали, ага!
— Мыли машину, что ли?
Широкоскулое лицо у старшего оставалось невозмутимым:
— А зачем ее было мыть? Она чистая.
— Так почему вас так долго не было?
Мне показалось, что в голосе у старшего послышался вызов:
— Сам бы, папка, попробовал!
— Да что — сам?
— Как что? Залить его! Дырочка от такусенькая…
— Какая дырочка?
Мы с агрономом уже вытащили самовар, и Алешка ткнул пальцем в отверстие паровичка на крышке:
— Вот эта!
— Льешь, льешь, а она только по нему течет, — пожаловался младший. — А там как было пусто…
Леонид Федорович, казалось, растерялся:
— Так вы что, сюда наливали?
На этот раз в голосе у старшего и точно послышался вызов:
— А куда же еще?
— Да эта дырочка, чтобы пар шел! Чтобы видно, когда кипит. А крышку снять — ума не хватило?!
Леонид Федорович приподнял ее, и внутри самовара слегка причмокнуло — воды было через край, ребята и, верно, постарались.
— Снял ее, и все дела!
Мальчишки стояли, потрясенные и на лицах у них медленно начинали расплываться одинаково глупые улыбки. А потом у Алешки разом вдруг посерьезнели серые глаза и дрогнули губы.
— Ты что, папка, не мог сказать?
Повернулся и медленно пошел от нас, только плечи у него не обвисли, не опустил головы — наоборот, словно приподнял ее…
Потом пили чай.
Все-таки, скажу я вам, большое это блаженство — с непокрытой головою сидеть, утонув в соломе, и слушать тишину вокруг, и ощущать в горячих руках железную кружку с крепким чаем, обжигать о край губы, дуть и тут же ловить жадными ноздрями отлетающий парок, в котором чудится тебе и свежий дым от сосновых щепок, и особенный привкус накипи, и даже горьковатый запах разогретой внутри жаровни старой окалины… Смотришь на прогоревший самовар, над которым все еще подрагивает легкая марь, и оттого, что воздух чист и прозрачен, и уже сквозит лес, и синью вымытая даль за ним обнажена, обострено в тебе не только обоняние, но и что-то еще, отчего тонко щемит душа.
Я не специалист, не знаю, — наверное, электрический сепаратор — это и в самом деле здорово. Электрический самовар все же — не то.
И счастливо тебе, и тревожно, когда потянет дымком из твоего детства, из тех далеких дней, когда мама заставляла ставить самовар, и еще откуда-то, что гораздо дальше, из того времени, когда тебя еще не было. И разве это не важно, вдруг ощутить, что когда-то, давным-давно, сидели вокруг самовара другие люди, о чем-то разговаривали, чему-то радовались и горевали о чем-то, и думали свои думы.
Не знаю, почему притихли остальные, но иногда вдруг все вместе мы начинали посматривать друга на друга и улыбаться и покачивать головой. И тогда двое из сидевших отдельной кучкой мальчишек, готовые прыснуть, лукаво отворачивались, и только Алешка строжал лицом и принимался сосредоточенно дуть в кружку.
— Откуда детишкам знать? — в который раз принималась рассуждать тетя Даша, и голос у нее был виноватый. — Это я, грешница! Не сохранила, не сберегла… Надо было мне убрать подальше, хоть за боровок на потолке спрятать, а они прямо тут, около ляды и стояли, один мамин самовар, а другой еще моей бабушки. А он тогда уже в пятом классе… Вдруг, вижу, бежит, оба за ручки тащит, и только галстук вьется. Ты куда, Леня?! И не остановился! А потом я за хворостину, а он: да ты знаешь, что другой класс был первый, а теперь — мы! Да ты забыла, говорит, что война только кончилась, что теперь восстанавливать, да много меди, а где ее взять? Да еще три дня не разговаривал!
— Осозна-ал! — с нарочитой серьезностью сказал сидевший рядом со мной агроном. — Осознал, Федорыч! Это вам, можно сказать, повезло, что сразу приехали. Он говорит: если будет раздумывать или замешкается, мы вот что. Мы ему самовар не отдадим. А поставим-ка в нашей новой столовой, он вам ее еще не показывал? В ином городе такого ресторана нет, какая у нас теперь столовая — даже банкетный зал!
Тут я, конечно, понял, почему это Леонид Федорович так на меня посматривал, когда самовар отдавал: отрывал от сердца! И я подумал: надо будет каким-то образом отказаться от столь щедрого подарка. Да оно и верно: куда он мне? Не с нашим городским жильем паровозы коллекционировать. Другое дело — медные пятаки или, как говорит мой друг, колокольчики, понимаешь, бубенчики…