Знаем эти старые шутки.
Потом стояли мы на черном и безлюдном перроне.
Попробуй-ка сесть в этот поезд на юге! Но по дороге все потом сходят и сходят, на Волге, на Урале, за Омском, и к Новокузнецку почти никого не остается. Никто не толпился за спиною у проводников, лица в окнах мелькали лишь изредка, и, если бы не большой букет тюльпанов, промелькнувших за мокрым стеклом, заляпанным грязью, этот поезд был бы совсем под стать нашему хмурому и скучному сейчас городу.
Мы не подрассчитали, и нам пришлось слегка пройти вслед за составом. Из пятого вагона никто не выходил, я заговорил с проводницей, и она молча показала рукой в глубь коридора.
Открытым оставалось только одно купе — это здесь стояли на столике те самые тюльпаны, которые промелькнули за окном. Теперь я увидел, что их было много, добрая охапка, они еле помещались в новеньком цинковом ведре — розовато-сиреневые, тугие, все один к одному.
Друг против друга около столика сидели женщина и мужчина, а на полу стояли только небольшой чемодан да кожаная сумка, но вид у нее был явно не тот, не кубанский.
— Извините, это у вас передача из Армавира?
Женщина положила руку на бок цинкового ведра:
— А вот она. Забирайте.
И только тут до меня дошло, и меня разом растрогали и эти, проделавшие такой длинный путь мамины цветы, и это, несколько дней поившее их новенькое ведро, и оттого, что не догадался сразу, когда увидел, сделалось неловко — сало ему, видишь, тунеядцу, подавай или яички!
И друг мой тоже растрогался, мы оба что-то такое пытались сказать, благодарили и кланялись и оборачивались потом, когда мимо закрытых дверей остальных купе шли к выходу — я с цветами в руках впереди, он — за мной.
На перроне все останавливались и долго глядели нам вслед, а потом, когда мы уже шли по улице, друг мой как-то по-особенному засмеялся — так он смеялся, когда был чем-то смущен.
— Ты оглянись-ка!
За нами молчаливо и деловито шли несколько человек, обгоняли друг друга, о чем-то озабоченно переговаривались, на кого-то уже покрикивали, и этих скорым шагом догоняли другие люди, пристраивались позади, поглядывали на передних, вступали в разговор.
Мы остановились, и я только обеими руками придерживал у левого плеча ведро с цветами, а объяснялся мой друг:
— Мы не продаем, братцы… извините, товарищи, — не продаем!
Нас окружили плотным кольцом:
— Куда вам столько?
— А почему не продать? — Ради праздничка!
Друг зачем-то стащил шляпу:
— Понимаете, это просто моему товарищу мама передала… Издалека. Поездом.
— Ну хоть парочку — мне в больницу…
— Кто последний? Сказать, чтобы больше не становились?
— И самим останется!
— День рождения у жены…
Из толпы вышел высокий мужчина, полковник милиции, — я его до сих пор хорошо почему-то помню. У него были очень густые и черные, с серебристой сединою усы и светлые, с юношеским блеском глаза. Облик его, и молодцеватый, и одновременно строгий, еще долго потом казался мне для человека его несладкой профессии символическим, и все мне думалось: то ли, несмотря на молодость, полковник этот уже многое успел повидать, то ли, несмотря на годы, не собирался пока сдаваться.
— Товарищи! — он приподнял крепкую ладонь и немножко подождал тишины. — Мы ставим молодых людей в неловкое положение. Наверное, у них есть свои друзья и знакомые, которым эти цветы, вероятно, и предназначены…
— Девочка у меня…
Полковник вытянул руку, приглашая из толпы немолодую женщину с печальным лицом. И обернулся ко мне:
— Общая просьба.
Друг мой выдернул из ведра несколько тюльпанов. Женщина раскрыла кошелек, но полковник только глянул на нее, и она смутилась и опустила голову.
В толпе опять сказали:
— Так хотелось на день рождения, эх!
Седой ус полковника дрогнул в легкой усмешке:
— Может, еще одно исключение?
— Ну, если день рождения! — друг снова вытащил несколько тюльпанов.
— От спасибо!
Широкоплечий, с борцовскою шеей парень был в новеньком костюме, но через толпу пробирался так, словно боялся кого-нибудь испачкать, и я подумал, что он, пожалуй, только со смены — откуда-нибудь из мартеновского или с коксохима…
Друг мой отдал цветы, и полковник нарочно строго спросил у парня:
— Не обижаете ее?
— Да ну! — удивился парень и прикрыл тюльпаны растопыренной пятерней.
Мой друг снова повозился с ведром, несколько тюльпанов протянул теперь полковнику, но тот громко сказал: