Когда здесь шли бои, город выглядел совершенно другим. Впечатления смазанные: дым, гарь, повсюду стрельба, стоны, крики, а теперь всего этого не было, и я бродил по городу и заряжался иными впечатлениями.
Если верить официальной информации, едва ли не каждый десятый мужчина в освобожденной столице Чечни — потенциальный или скрытый боевик. От этой мысли становилось не по себе. Как будто ты попал на остров дикарей, где тебя в любую минуту могли превратить в полуфабрикат для шашлыка. Успокаивало одно: чернобородые мужики со злыми глазами, какими нам представлялись все боевики, встречались не так уж часто — все больше вокруг бродило голодных стариков, женщин да детей, которых сотрудники МЧС кормили гречневой кашей с полевых кухонь.
За импровизированным ограждением из бахромы бывших советских знамен — длинная очередь. По углам для соблюдения порядка выставлены пестро одетые, словно индейцы, милиционеры Даурбека Бесланова. Видимо, он где-то был рядом, и я не раз подумывал о том, чтобы отыскать его и поговорить с ним. Люди, которых объединила общая беда, часто тянутся друг к другу. Однажды мы пережили общий страх, когда на наш медсанбат внезапно напали боевики. Кстати, как ему тогда удалось бежать, подумал я. Ведь это по его душу приходили «воины Аллаха».
Очередь, которую увидел я возле здания городской администрации, за день пропускает больше сорока тысяч человек. А проблемы почти у всех одинаковые: снарядом снесло крышу, шальным осколком убило кормильца, во время бомбежки пропали все документы. Нового человека здесь встречают, как некоего мессию. Когда я подошел к этой длиннющей очереди, меня окружили люди и стали строго спрашивать за все грехи федерального начальства.
— А почему, интересно знать, чеченцам загранпаспорта не выдают? И после этого политики говорят, что у нас не нарушаются права человека? — кричал кто-то мне в самое ухо.
— Вот ты военный, ты и скажи, когда нам воду в Грозный проведут? — старалась перекричать всех стоявшая передо мной маленькая старушенция в темной шали.
Бог весть откуда появилась бойкая тетка и в голос кричит:
— За моим домом русские солдаты троих детей убили! Трупы некому убрать! И меня бы изнасиловали, да я инвалид второй группы!
Толпой идем смотреть «зверства». Спотыкаясь, пробираемся по дворовым завалам.
— Здесь, под плитой!
Навалившись, отодвигаем бетонную болванку. На земле — старый кирзовый сапог.
— Посмотрел на детские трупики? — ухмыльнулись омоновцы со стоящего неподалеку блокпоста. — Эта дурная баба всех наших сюда водит. Сумасшедшая.
— Да не сумасшедшая она — за это ей люди Удугова платят, — сказал другой омоновец и добавил: — Но мы их поймать пока не можем, а с нее-то, с дуры, какой спрос?..
Об Удугове я слышал и раньше. Когда-то он мне даже нравился. Выступал по телевидению с умными, вполне мирными речами, и мне казалось, что именно такие люди, как он, договорятся с Москвой и установят в Чечне мир. Но затем началась вторая война, и Удугов стал главным идеологом моджахедов. Теперь он находится в международном розыске как опасный преступник.
— Откуда, товарищ майор? — Это меня спросил молоденький лейтенант из патруля, когда проверил мои документы.
— Как и вы, воюю, — ответил я.
— А с войны на побывку домой выезжали?
— Нет, домой не выезжал, а вот в Москве был.
— И как там Москва? Девушек много?
— Больше, чем звезд на небе, — улыбнувшись, отвечаю ему.
Он вздохнул.
— И красивых, наверное, много, — мечтательно произнес он, и мне стало жаль его. Молодость кончается, а он вместо того, чтобы девок целовать, под пулями ходит, подумал я. Несправедливо как-то получается.
В городе по ночам стреляют, а днем кто-то пытается приводить улицы и дома в порядок. Городская мэрия мобилизует оставшихся в живых и не сбежавших с войны граждан на субботники, которые проходят здесь ежедневно. Метут улицы, разбирают завалы, короче, проводят санитарную очистку. Потихоньку восстанавливают и город. Запустили Чернореченский и Сунженский водозаборы, включили газ. А вот туалетов в городе нет. Когда мне однажды приспичило и я захотел найти таковой, мне этого сделать не удалось. Решил обратиться к случайному прохожему за помощью.
— Да тут везде туалет! — сказал старый чеченец. — Вся наша жизнь в большой сортир превратилась.