- Да ну ты чё! Сразу – нарезное! Из него пуля знашь куда летит! А зверь знашь какой! Тут опыт нужен! На кабана, к примеру, один не пойдешь, – а один не пойдешь, – так на номера вставать надо, гнать, - наука целая! С зайцев надо начинать да с уток! Купи ружье-то!
Кашин как будто засомневался:
- Да… Крупняка хочется… Чтоб мяса поднять можно было нормально… А заяц – что! – Ел я зайца. Он сладкий – противно. Васюгин сказал – научит. На охоту с собой звал.
Индус стоял весь разобиженный. Деньги были нужны позарез!
- Я тебе говорю – нарезное – это не баловство!
- Да уж понял! Не дурак…
- Это каждый так думает! А на самом деле…Вот той весной случай был… В Трешкинских стреляли.
- В Трешкинских? – насторожился Костька, - в кого? Я Трешкинских всех знаю! Не слыхал я такого!
- Конечно! Это только охотники между собой говорят. А то – мало ли! Менты узнают, - может, проверять будут – кто стрелял, у кого билет есть, у кого ружье незарегистрированное… А так – между собой все – тишь – да гладь! Андрюха Бондарев тоже в курсах, но он – свой человек, понимающий… Ну если только бабе своей сболтнет кто… Тогда уж пойдет трезвон!
- И как?
- Что как?
- Как стреляли, в кого?
- Да эти… Глухов с Кукановым, да еще один, - электрик наш, Луговской, - Валерка. Сделали засидку на лужайке на глухаря, - на току, значит. Знаешь, где дорога лесная от нас на Юрму выходит – и старица вот эдак к ней стоит?
- Ну…
- С вечера засели, баланду травят. Это у Юрмы-то… За старицей…
- Да понял я!
- Ну вот. Сидят, значит.
- Ну!
- И с берега того постреливать стали.
- Со старицы или с Юрмы?
- С Юрмы. Там песок еще такой… Коса…
- Ага. У Верхнего оврага по их стороне…
- Точно.
- Прям по ним стреляли?
- Ты чё! Если б по ним – это уголовка чистая! Статья! Покушение и все такое… Как там у этих, у ментюков?...
- Так я не понял, стреляли или нет?
- Да я же говорю! Охота – дело опасное, тем более с нарезным! Спроста не постреляешь! Ты думал – купил ствол – и бабахай направо и налево?
- Че ты гонишь, Индус? Никто бабахать не собирается! Ты толком можешь сказать? Кто стрелял, куда?
- Да ёкарный бабай! Я и рассказываю! Я ж полчаса говорю: приехали на машине какие-то, - городские или со Старого Села, выехали на Юрму у Верхнего оврага. Развесили там банки из-под селедки – здоровые такие, - и пуляли по ним. Вода высоко стояла – дробь-то и летела наискосок – на тот берег – через кусты. А за кустами – Глухов сидит, да Куканов, да Валерка наш – электрик. Он говорит – не поняли даже сначала. Ну стреляют и стреляют. Только слышал – дробь сыпет. И все ближе и ближе. Уже по лодке резиновой стучит. Ну, Глухов вскочил, заорал, - мол, вы с ума сошли! Смотреть надо!
- Погоди, я не понял… Ты меня все нарезным стращаешь, а сам про дробь рассказываешь… Разве это не разное оружие?
- Ясно, разное. А ты прикинь – если бы нарезное было? Чиркнет пулька об ветку, свернет куда не надо – и поминай как звали!
- Понятно. Так что эти-то?
- Молчали. Тишина полная. Потом дверка хлопнула – и уехали.
- А кто это был?
- А кто ж знает? Это у нас обычное дело. Купили ружье, обмыли как полагается, - проверить надо! А если б нарезное проверяли? Точно уложили бы кого-нибудь! Последний раз говорю: купи ружье!
- Не куплю.
Индус от досады сплюнул и махнул рукой. Потом посмотрел на Кашина и в сердцах сказал:
- Ты вот тут на своей шестерке ездишь, - калымишь все, а у самого дом не обшит! Дура Любка твоя, что к тебе ластится! Обшей дом! На вагонку-то уж заработал как-нибудь, наверное?
- Колян, иди домой, а то как бы тебя еще куда подальше не послать!
Индус махнул рукой, развернулся и ушел.
Однако, он был прав. Дом неплохо бы обшить… Любка бы это оценила!
Скоро будет уже две недели как он жил в деревне. Время то летело незаметно, то застывало и дни казались нескончаемыми. То его затягивали события, связанные с ночным выстрелом, то целыми днями ничего не происходило.
Рыбалка, лес, тишина, свежий воздух… Все это хорошо. Это даже больше чем хорошо – это прекрасно! Но он был один! Он вдруг понял, что один, совсем один! Уезжая в деревню, он хотел одиночества, - и вдруг оно стало мучительным. Он дошел до какой-то необъяснимой, тяжкой тоски…
Может быть, пора в город? Может быть… На душе было пусто, впереди – никаких просветов. Не хотелось ни новой работы, ни объяснений с родителями. Слава Богу, в телефонных разговорах они пока не касались ни разрыва с Алевтиной, ни увольнения. Но об этом рано…
Надо было развеяться. И потому он стоял на автобусной остановке – с семи часов утра. Он съездит в город, посмотрит на людей, заявится к отцу на работу, поболтает с его редакторами… И, может быть, все станет на свои места… А там – посмотрим.
В семь на остановку подтянулись таджики с лесопилки, которые жили на съемной квартире в Старом Селе и работали здесь вахтами. Не зная, как с ними разговаривать, Артем еле выдавил из себя «здравствуйте». Те ответили вразнобой, но на удивление бодро, а потом прошли мимо и встали кучкой за остановкой – будто загородившись ей от чужого для них мира.
Потом пришла продавщица, - полная крашеная женщина с непонятным – не то добрым, не то – себе-на-уме – лицом. Она поздоровалась с Артемом и спросила:
- Отпуск кончился?
- Да нет… Я туда-сюда прокатиться.
- Ну, Слава Богу! А то я думала – клиент сбегает! У нас ведь знаешь как? – На одних дачниках держимся!
Раскрыв свою главную коммерческую тайну, она поставила сумку на скамейку, примостилась рядом и замолчала.
Подошел какой-то незнакомый Артему парень в тренировочных штанах и дешевой поношенной майке, закурил и сел на корточки.
Потом показалось целое семейство: дедушка в костюмчике и кепке, стоявший, помнится, рядом с бревнами, когда Артем ходил к депутатскому дому; внучок-дошкольник в футбольной форме, конечно же, с фамилией «Месси» на спине; и, судя, по их разговорам, дедушкина дочь, а, по совместительству, – еще и «тетя Аня». Они шли медленно, поминутно отгоняя увязавшегося за ними здорового местного пса – Буяна.
- Чего вы! – крикнул им парень, едва вынимая сигарету изо рта. - Чего он вам! Пускай провожает! Чай, не уедет! – и засмеялся.
- Буян, б’ять, пошел домой! – не слушая его, завопил перед самой остановкой дошкольник.
Но Буян так и пришел вместе с ними, обнюхал Артема, потом по-поросячьи, снизу вверх, ткнул парня носом в колено. Тот ухмыльнулся, взъерошил псу загривок, ласково скрутил ему ухо.
- Здорово, Андрюха! – неожиданно поздоровался с ним пацаненок, и все заулыбались.
- Здорово, студент! – сказал Андрюха и протянул «студенту» руку.
- Заку’ить есть? – спросил тот, здороваясь.
- А то! – Андрюха достал из коробки спичку и передал мальчишке.
Тот взял спичку двумя пальцами, со знанием дела приставил ее к губам и затянулся. Время от времени он отводил спичку в сторону и, поднимая нижнюю губу, пускал вверх воображаемую струйку дыма. Взрослые, улыбаясь, наблюдали за ним.
- Мужик растет, - не то радуясь, не то огорчаясь, произнесла тетка Анна.
- Конечно, мужик! – сказал Андрюха. - Скоро в школу-то, Санек?
Санек, вынув спичку изо рта, произнес:
- Нехрен там делать.
Пока взрослые обдумывали, – каждый сам по себе, - есть там что делать или, действительно, «нехрен», - лицо мальчика стало необычайно серьезным, он бросил «окурок» себе под ноги, затушил его носком сандалии и сказал:
- Автобус, мужики!
Всю дорогу до Старого Села он думал про этого ребенка. Вся остановка, включая таджиков, смеялась над этим: «Автобус, мужики!». Тот был плотью от плоти этой жизни вокруг, «настоящей жизни» – той жизни, которую Артем хотел не то чтобы видеть, а жить ей, раствориться в ней. Но… это было невозможно. «Я должен был напиться, дать кому-нибудь в морду, написать на двери Алевтины пару неприличных слов, что там еще… Вот он вырастет – И сделает так… По-настоящему… А я… А что сделал я? Уехал в деревню, пишу рассказы? И…» - перед ним вдруг пронеслись все события его жизни здесь, в деревне и он похолодел от догадки: его подозревают! Бусыгин его подозревает! Куканов показал на него! Это все очень серьезно!