Выбрать главу

— Благодарю тебя, моя дорогая сестра, — сказал я, глубоко растроганный, но все еще обуреваемый сомнениями, — благодарю от всего сердца за твою доброту и самопожертвование. Но если дело обстоит так, как ты утверждаешь, и меня вот-вот настигнет черное братство, пусть так и будет. С той силой и решимостью, которыми ныне обладаю, даже став членом этого адского ордена, я смогу привнести власть Бога в бездну ада. Если я им нужен, пусть поберегутся! Они не знают своей жертвы.

— О, брат мой, не обманывайся. Поддавшись их адским чарам и попав в окружение демонических духов, ты уже никогда не будешь свободен. Подожди, и Великое Белое Братство предоставит тебе возможность со временем войти в священные храмы. Я буду просить за тебя, обещаю. Через несколько минут член черного ордена может быть здесь; не ходи с ним, подожди!

— Нет, сестра моя, жребий брошен, и к жизни или смерти, к поражению или победе, я иду. Раньше ты просила меня верить тебе, теперь я прошу тебя верить мне. Ты боишься, что мне недостанет силы? Не тревожься, у меня есть все необходимое, и что бы ни произошло, самое худшее — всего лишь смерть. С намерением, которым одержим сейчас, я чувствую, что смерть будет вратами в новую, более возвышенную жизнь.

Тихий стук в дверь прервал наш разговор.

— Вот и он, — прошептала Иола и поспешно бросилась в соседнюю комнату. — Подожди, брат мой, подожди! Не ходи, не ходи.

Но охваченный какой-то неистовой решимостью, я отпер дверь, готовый идти вопреки советам Иолы. Фигура в черном балахоне и колпаке вошла в комнату и произнесла пароль.

— Мы одни? — спросил затем мужской голос.

— Да.

— Мне показалось, я слышал два голоса. — Он внимательно смотрел на меня сквозь прорези колпака.

— Иногда я разговариваю сам с собой, когда остаюсь один, — ответил я с непоколебимой готовностью защитить Иолу.

— Подобная привычка — знак гениальности или умопомешательства.

Вы уничтожили секретные документы, какие у вас имеются, или как-либо иначе позаботились о них?

— У меня нет никаких секретных документов. Покидая школу, я возвратил все бумаги.

— Хорошо. Написали ли вы завещание и не оставили ли каких-нибудь следов, указывающих на то, куда направляетесь?

Мой Бог! Мне подумалось, что он намекает на смерть, но, не выказав признаков беспокойства, я ответил:

— Сейчас меня не занимает завещание. Я не собираюсь умирать. А о том, куда еду, я и сам не знаю.

Ничего более не сказав, посетитель направился к выходу, и я последовал за ним. Выйдя за дверь, он шепотом велел мне запереть ее, потом мы быстро пересекли устланный ковром вестибюль, не издав ни звука. Мой проводник, который шел немного впереди и, казалось, превосходно знал этот путь к черному входу, увидел в конце коридора месье Дюрана и увлек меня назад, ожидая, пока тот пройдет. Затем, взяв за руку, он вывел меня через лужайку к боковым воротам, где нас ожидал экипаж. Я сел в него. Спутник шепнул что-то вознице, занял место рядом со мной, тут же закрыл дверцу и задернул шторы. Я услышал, как кучер хлестнул лошадей, и мы быстро покатили прочь. Положившись лишь на защиту некоторых знаков и паролей, я направлялся с абсолютно незнакомым мне человеком неведомо куда.

Глава 12. СМЕРТЬ — ЖИЗНЬ

Экипаж быстро ехал около пяти минут, затем приостановился, и я услышал, как кто-то взобрался на козлы к вознице. Потом мы двигались по меньшей мере три часа без перерыва, и все это время мой спутник молчал, как могила. Единственными признаками, по которым я мог хоть приблизительно определить маршрут, были повороты, ощущавшиеся при быстром движении экипажа, и звук, возникший, когда мы проезжали через мост. Наконец, лошади остановились, и я услышал тихий свист, за которым послышался ответный. Как и в прошлый раз, спутник протянул мне колпак и знаком велел надеть его. Я молча подчинился, и мы вместе вышли.

Одернув мой колпак, чтобы убедиться в том, что я действительно ничего не вижу, мужчина взял меня за руку и повел вверх по ступеням. Когда мы остановились наверху, я услышал тихий разговор, но не понял ни слова. Затем провожатый отошел, две пары сильных рук подхватили меня и повлекли куда-то почти бегом. Наши шаги гулко отдавались под сводами здания. Внезапная остановка, и с меня сняли колпак.

Оглядевшись вокруг, я увидел, что снова нахожусь в большой комнате, в которой не было видно никаких дверей, но эта была отделана в кроваво-красных тонах. Четыре светильника с красными круглыми плафонами наполняли ее тусклым болезненным светом. Вокруг красного стола в центре, как и в-прошлый раз, сидело двенадцать фигур, но только облаченных в пунцовые одежды, соответственно цвету комнаты. Первым привлек мое внимание большой черный гриф, который стоял в центре стола и ел из большой красной миски, наполненной кровавой плотью.

— Боже мой, — подумал я, — это уж точно черная магия.

Отвратительный запах заставил меня сделать непроизвольный шаг назад. Заметив это, сидевшие вокруг стола разразились самым что ни на есть дьявольским смехом. Затем один из них поднял руку, которая оказалась не рукой, а огромной обагренной кровью лапой, и, указав на меня, сказал холодным, бездушным голосом:

— Завтра твое тело станет его пищей. — И тогда все вокруг запели хором, будто радовались этому: «Ха, ха, ха, ха! Будешь его пищей, будешь его пищей завтра».

— Несчастный, — ледяным тоном сказал тот, кто говорил первым, — у тебя остался последний шанс вернуться назад. Воспользуйся им и уходи.

Мне вспомнились предостережения Гарсии и Иолы. Все вокруг выглядело и пахло омерзительно, но с решимостью, граничащей с отчаянием, я сказал:

— Нет, продолжайте!

Почти со скоростью мысли колпак снова был наброшен мне на голову. Две пары сильных рук опять схватили меня и бегом потащили по ступеням (я насчитал их около сорока). И вновь — внезапная остановка, колпак снят. Я был в комнате, точно такой же. как только что оставленная, но отделанной в зеленых тонах. Мои провожатые, похоже, мгновенно переоделись; сейчас на них, как и на одиннадцати фигурах, сидевших за столом в центре, были зеленые облачения. Они усадили меня на стул и разместились рядом. Человек в балахоне, восседавший у противоположного края стола, тут же достал какие-то бумаги и, обращаясь ко мне, спросил:

— Готов ли ты принести клятву?

— Да, — твердо ответил я.

Бумаги были переданы сидевшему справа от него, и тот торжественным голосом начал читать:

«Клятва. Я верую в вечное, неизменное, непреходящее и повсеместное господство и правление закона. Я не верю в прощение грехов, в возможность избежать их последствий или возместить какими-либо средствами, заменяющими или искупляющими эти последствия. Я знаю, что всякая греховная мысль, всякое греховное желание, всякое греховное слово и поступок возвращаются к человеку в полном соответствии с содеянным и страдания нельзя избегнуть. Я считаю, что даже Бог, ангелы, смерть и все силы, какие бы то ни было — небесные или адские, не могут предотвратить страдания, которые являются следствием греховных мыслей, желаний или действий.

Я считаю, что от малейшей молекулы самой низменной материи до высочайшей субстанции, пронизывающей разум Богоозаренных гениев, — все есть жизнь. Я верю в то, что каждый атом моей формы полон жизни и что все они сопряжены силой моей бессознательной воли для совместной работы на благо моего организма в целом. Я считаю, что, как тело мое наполнено множеством жизней, так и воздух, всепроникающий эфир и все материальное и нематериальное, видимое и невидимое, заполнено неисчислимыми сонмами существ, благих и злонамеренных.

Я обдумал все это, я понял, я верю, да, я подтверждаю. И ныне в присутствии всех собравшихся и тех, кто выше меня, я приношу торжественную клятву. В присутствии моей бессмертной души, в присутствии Бога и ангелов, в присутствии всего доброго и злого я клянусь никогда на протяжении всей вечности не открывать без позволения учения, имена людей, символы и ритуалы ложи ни словом, ни действием, ни знаком, ни намеком. Я также обязуюсь никогда не открывать знаков, паролей, рукопожатий, символов, времени и места собраний ложи и ее членов. Ручаюсь в том, что ни смерть, ни мучения, ни застенок, ни нож, ни дыба, ни огонь не смогут заставить меня нарушить мое священное и торжественное обязательство. Ни слава, ни бесславие, ни сила, ни обман, ни унижение не побудят меня пренебречь этой моей клятвой.