— В надежном месте, — ответила она кратко. Я не стал задавать дальнейшие вопросы, но по ее настойчивой просьбе мы сели в конце вагона. Больше происшествий не было. А по прибытии поезда в Париж Иола встала и, не привлекая постороннего внимания, достала из ящика с углем вверенный нам пакет. Спрятав его в складках одежды, она сказала:
— Впредь мы всегда должны быть начеку и ни при каких обстоятельствах не терять самообладания. А теперь я хочу, чтоб ты поклялся, что никогда ни жестом, ни поступком не выдашь секрета, даже если будешь знать, что мне угрожают пытки.
— Клянусь, — ответил я.
Мы сошли с поезда. Поскольку о нашем прибытии было известно заранее, нас ожидала карета, быстро докатившая до резиденции графа Никольского. Давно я не проезжал под маленьким купидоном, удерживающим на цепи тигра. И когда снова увидел его, стоящего на золотом яйце, то напомнил Иоле о нашей первой встрече.
— Да, в то время победоносный купидон был символом нашей встречи. Но на этот раз, без сомнения, он является символом расставания, — не без грусти сказала она, словно читала наше будущее, и очень серьезно спросила, — готов ли ты лицом к лицу встретиться с новыми испытаниями?
— Никогда не бойся за меня и не сомневайся во мне, дорогая. Будь, что будет, я готов ко всему.
Карета подъехала к коринфскому портику. Когда мы выходили из нее, в дверях промелькнула высокая фигура в плаще с длинными золотистыми волосами.
Глава 16. СЕН — ЖЕРМЕН. ВОЙНА
Мы вошли в гостиную. Иола тотчас же послала брата, исполнявшего обязанности привратника, уведомить графа Никольского о нашем приезде. Брат вскоре вернулся и сообщил, что нас ожидают с отчетом в палате совета. Иола, хорошо знавшая дворец, провела меня через богато украшенную залу в комнату на втором этаже. Женщина в черном, одежда которой напоминала платье моей возлюбленной при нашей первой встрече, остановила нас у дверей. Обменявшись с ней паролем, мы вошли.
Вокруг стола в центре комнаты, отделанной в лазурно-голубых тонах, расположились семь человек, которые, как я узнал позднее, были самыми выдающимися личностями всех веков и народов. Напротив государя, известного нам под именем Эраль, сидела таинственная мадам Петрова. На этот раз ее облик чудесным образом отличался от того, который запомнился мне. Теперь ее бледное лицо было прекрасно, исчезли суровые черты, разгладились морщины, а голубые глаза сияли все тем же удивительным светом. Рядом с Эралем сидели двое мужчин. Впоследствии я узнал, что это граф Никольский и Эжен Дюбуа. По обе стороны от мадам Петровой сидели две являвшие полный контраст женщины: одна была брюнеткой со смуглыми восточными чертами, жемчужного цвета лицо другой обрамляли длинные золотистые волосы.
Во главе стола восседал человек, которого мы заметили, выходя из кареты, — высокий, худощавый, с золотистыми волосами до плеч и слегка вьющейся русой бородкой. Этот незнакомец, который, как я понял по его месту за столом, являлся здесь главным, не имел определенного возраста. На его бледном серьезном лице не было ни единой морщинки, хотя я чувствовал, что он немолод. Его голубые глаза сияли огненным блеском. Чтобы сразу снять с этой личности налет таинственности, скажу: это был небезызвестный граф де Сен-Жермен, который, как ошибочно предполагали, якобы умер за сто лет до описываемых событий. Будучи высоким посвященным, этот удивительный человек обладал властью и способностью отделять свое вечное тело от временной оболочки. Иола и я заняли два свободных места напротив этого великого адепта, который сделал знак Эралю.
— У вас есть посылка для меня? — спросил тот.
Иола молча вынула пакет и протянула через стол. Государь развернул шелковую ткань, в которую он был упакован, и взору всех присутствовавших предстала платиновая коробочка. После нажатия потайной пружины ее крышка открылась, и на стол выпала свернутая в тугой рулон бумага. Мадам Петрова передала Эралю чашу с какой-то жидкостью, стоявшую подле нее, и он погрузил туда бумагу. Вынув затем рулон из чаши, государь развернул его и несколько раз как бы разгладил руками, которые, однако, не касались листа. При этом он все время дул на бумагу. И через несколько секунд на до сих пор чистом листе проступил убористый текст письма, которое незамедлительно было прочитано вслух. Вот это послание, дающее первое представление о разведывательной деятельности братьев:
«Русско-германский союз заключен, подписаны и скреплены печатями все необходимые бумаги. Германские войска под предводительством фон Краля маршируют сейчас по направлению к Парижу через Брюссель, а русские готовы к атаке на Вену. Настроения правящей королевской семьи еще неизвестны, но народ Италии с нами. Австрийские и немецкие демократы присоединяются к Франции и Англии. Вивани — главнокомандующий итальянской армией, вне зависимости от позиции короля, на нашей стороне. Он собирается примкнуть к Максимилиану-австрийскому командующему и остановить русских у Кракова. Пусть французы встретят германские войска на исторических полях под Ватерлоо и отомстят за прошлое. Я сейчас покидаю Берлин. Сарой».
Ни единого признака удивления или других эмоций не было на лицах сидевших за столом, когда Эраль читал столь важные новости. Каждый хранил серьезность. И тут заговорил граф де Сен-Жермен:
— Выполнил ли Каро наш приказ поставить Наполеона Марлеона во главе французской армии?
— Да, — ответил Никольский, — Наполеон сегодня берет командование на себя, и они вместе с Каро ждут наших дальнейших приказаний.
— Тогда велите ему сейчас же выступить в сторону Ватерлоо, взяв с собой не менее двухсот тысяч солдат. Пусть Наполеон III, — гораздо более великий, чем Наполеон I, — превратит всю территорию Европы за пределами России в одну великую республику со столицей в Париже.
— Англия тоже определилась? — спросила мадам Петрова.
— Сегодня к нам должен прибыть гонец, который принесет новость, что Альберт отрекся от престола, опасаясь широкого распространения мятежа, и что наш человек — Оливер Харкли, лидер радикалов объявлен протектором. Норны трубят о победе народа, и я объявляю об этом как знающий.
Сен-Жермен вдруг умолк, жестом попросил тишины и замер неподвижно, будто в трансе. Все хранили молчание, пока он сидел без движения, с застывшим лицом, глядя в одну точку. Так прошло целых десять минут. Присутствующие затаили дыхание, стараясь не мешать ему. Наконец, граф вернулся в свое обычное состояние и сказал:
— На центральный вокзал только что прибыл француз — шпион, нанятый германцами. Это молодой человек 27 лет, 5 футов и 10 дюймов роста, худощавого телосложения. Под правой бровью у него едва различимая родинка. Лицо гладко выбрито, черные нафабренные усы. Одет он в светло-коричневый костюм. Передайте Каро, что необходимо схватить шпиона до того, как он войдет в дом номер N на улице Риволи, куда сейчас направляется. Для подстраховки пошлите человека, который должен позаботиться, чтобы он не уничтожил донесения, лежащие у него во внутреннем кармане пиджака. Кроме того, велите Каро последить за генералом Мороном, но не вызывая подозрений. Генерал — предатель, вступивший в сговор с нашими врагами, однако, арестовывать его пока не нужно. — После этих слов граф Никольский встал, поклонился и быстро вышел из комнаты.
— Ну, а теперь, — продолжал Сен-Жермен, — нам срочно нужны четыре сенситивные пары. Мне необходимо заняться другими делами. Вы не могли бы подобрать эти пары среди западных членов? Или мне поехать за ними на восток? — Он бросил на нас проницательный взгляд и, повернувшись к Эралю, спросил: — Может быть, эти брат и сестра будут первой парой?
— Думаю, да, — согласился государь.
— Сестра, вы разорвали все узы, связывающие вас с королевским семейством? — спросил Сен-Жермен Иолу к моему великому удивлению.
— Да, — ответила кратко она. И тут словно свет озарил мою память: ведь Иола и принцесса Луиза, свидетелем чудесного спасения которой я был в Лондоне, — одно и то же лицо! Вот почему ее черты при первой встрече в Париже показались мне такими поразительно знакомыми! Мимолетного взгляда, брошенного на Луизу, когда она стояла в экипаже, пытаясь сдержать летящих коней, оказалось достаточно, чтобы ее образ запечатлелся в моей памяти. Все последние годы я был братом и спутником особы королевской крови, и она в своей искренней простоте не дала ни малейшего намека на свое происхождение и не проявила никаких признаков гордыни! При этой мысли невозможно было не испытать восхищения. Тем временем граф, обращаясь к Иоле, продолжал: