Лео не помнил, чтобы камень был таким большим. Он поводил рукой по шероховатой поверхности на уровне груди; наконец пальцы нащупали трещину. Рыхлый тяжелый снег отвалился и ссыпался вниз, но именно здесь Лео и должен встать – спиной к трещине, – чтобы увидеть знак номер два.
Раздвоенное дерево.
Одна половина давно иссохла, зато другая тянется к ломкому весеннему небу – он еще в прошлый раз предположил, что в дерево ударила молния.
Пройдя чуть дальше, он повернулся спиной к оставшемуся стволу, приложил прозрачный компас к глянцевитой карте, повернул компас так, чтобы вспомогательные линии оказались параллельны линиям на карте. Северная стрелка указывала на север, курсовая стрелка – косо, на запад; он сделал первый из девяноста двух шагов последнего отрезка пути.
В день, когда их отправили по разным тюрьмам, они были друг для друга всем – а теперь один из них даже не появился, когда им предстояло воссоеди ниться.
Раздражение. Раздражение грызло, давило, не отпускало.
Четырнадцать шагов.
Все это время в разлуке – и младший брат, которому он менял подгузники, которому готовил завтрак – не приехал!
Двадцать два шага.
Два мобильных телефона в нагрудном кармане. Один с шифровальной программой, один – обычный, карточка без абонента, по нему он сейчас набирал номер, заранее введенный в память. Подождал, пока сигнал передастся от опоры к опоре. Один, другой, третий. Никто не отвечает.
Двадцать семь шагов.
Он позвонил еще раз. Еще сигналы.
Или… двадцать восемь?
Этот черт так и не ответил.
Может, двадцать девять?
Лео остановился, сделал несколько вдохов и выдохов. Не помогло. Он сбился со счета. Раздражение скользнуло по коже, вошло в тело медленно, как игла. Воткнулось, убралось, опять воткнулось, опять убралось.
Винсент не приехал. А теперь – даже не отвечает!
Лео вернулся назад. К точке номер два. Раздвоенное дерево, спиной к здоровому стволу, компас – на блестящую бумагу карты. Он пошел, снова считая шаги и одновременно набирая номер в третий раз.
Долгие гудки. Потом – голос, по которому он так соскучился.
– Алло?
Тогда это был голос подростка, теперь голос принадлежал мужчине, которому могло быть и двадцать, и тридцать лет.
– Алло-алло, братишка.
Которому теперь столько же, сколько было ему, когда их взяли.
– Лео?
– Да.
– Это ты… Черт, я не узнал твой номер.
– Ты сегодня не приехал.
– Я…
Пятнадцать шагов.
– …черт, Лео, мне так жаль…
Теперь счет пошел легче.
– …работа, знаешь, клиентка никак не могла решить, каким, блин, кафелем хочет облицевать камин.
Раздражение понемногу унималось, уже не так пронзало тело.
– Работа? Мама говорила. Винсент, да у тебя своя фирма!
– Мгм.
Шесть разговоров по телефону в шумном тюремном коридоре. По одному в год. Вот и вся связь. А теперь – по звуку, кто-то открывал там рядом банку краски – все стало совершенно ясно. Его младший брат находился в гуще ремонта, жил взрослой жизнью с упорядоченными буднями.
– Так когда увидимся?
– Увидимся?
– Да, Винсент. Увидимся. Я хочу повидаться со своим младшим братом.
– Да понимаешь, тут так много… Черт, не могу сказать точно, я…
– Может, завтра? Или у тебя там сложный клиент?
– Ну… может, я…
– Винсент, ты пытаешься избежать встречи со мной?
– Нет. Нет, черт. Ты же понимаешь. Я только…
– Тогда так. Завтра, у мамы. Окей?
– Сто процентов. Увидимся завтра.
Тридцать два шага. Лес, неподвижный и спокойный. И солнце – пробивается сквозь плотную сетку еловых ветвей, упрямые лучи греют по-апрельски. Сорок четыре шага. Он перешагнул яму с жидкой грязью, огляделся, в последний раз сверился с компасом. Пятьдесят семь шагов. Красная стрелка дрожала под прозрачным пластиком, указывая на магнитный северный полюс, а другая стрелка – та, что в корпусе – указывала на его будущее.
Осталось тридцать пять шагов.
Винсент еще подержал телефон в руке, закрыл крышку. Беседа осталась там. Слова, которые он не хотел снова выпускать, не хотел давать им покрасоваться – так бывает, когда тебе стыдно.