Город может прокормить Стаю. Более чем обеспеченные продовольственными запасами люди проживут и без ежедневной порции мяса. Овец можно понемногу отдавать Стае, и Стая будет спасена. Весной она уйдёт в горы, а город клонирует себе новое стадо.
Но город не станет кормить Стаю. Люси знала это не хуже, чем знала каждую чёрточку собственного лица. Над разбросанными коттеджами с их символическими заборчиками и клумбами незримой, необоримой башней возвышался космический Вавилон. Материнский корабль, семя звёздной химеры, упал с орбиты на безымянную тогда ещё планету, зарылся в плодородный грунт каньона и изверг из себя людей, машины, инструменты и заготовки зданий. Люси помнила, как из этого столпотворения вырос Эмеральд Сити, город-клон, копия тысяч малых вавилонских городов, с вавилонскими ценностями и укладом, с вавилонской едой и одеждой и вполне вавилонскими на вид газонами у коттеджей, по-вавилонски лихо собранных из конструкторских заготовок. Потребительское отношение города к этой суровой каменной планете было насквозь вавилонским. Не совсем вавилонским был разве что американский оптимен, Эдам. Бледный юноша с лицом и голосом умершего пятьсот лет назад гита до последней осени спал в криокамере материнского корабля. Это неудобопоминаемое существо оказалось совсем не лишней расходной статьёй, когда до города едва не дошёл десантный отряд крестоносцев. Вавилонский город заботился о своём человеческом стаде всеми средствами людей и техники, без разговоров занимая жизненное пространство и заводя, если надо, клыкастых пастушьих овчарок. Но этот город не сделает ничего, не пойдёт даже на ничтожную жертву, чтобы помочь погибающей чужой Стае. Ведь Стая не может как-то заплатить за помощь! Город не поможет ей просто потому, что чувствует себя вправе не помогать. Стая, часть этого мира, умрёт, а по весне горожане выгонят сэкономленных овец на искусственные пастбища, которые Вавилон в полном соответствии со своими законами отнял у местного леса.
Лес, подумала Люси. Лес. Даже зимний, тихий и припорошенный снегом, лес вполне может прокормить Стаю. Он огромен и полон непуганых, беспечных зверей. Брат с семьёй спокойно проживут до весны, кормясь мясом лесных животных. Им не понадобится помощь города. А если еды в лесу всё-таки будет маловато, Люси придётся украсть и вывести в лес одну-две овцы в месяц. Город никак не заметит потери.
Идти сквозь ночь — всё равно, что плыть в толще крутого кофе. Брат вспрыгнул на платформу лифта, пропуская Люси вперёд. Она потрогала пальцем кнопки и указала «вверх» и «вниз», показывая Брату, как пользоваться механизмом. Брат послушно учился. Стая долго, тревожно смотрела на опускающуюся платформу, а потом снова зарылась в снег. Люси нервно держалась за шею Брата и время от времени выглядывала за перила. Как это Эдам до сих пор ничего не заметил? Или заметил и уже ждёт нас внизу? Там было всё черно. Она не говорила на языке Стаи и не могла описать опасность, но Стая давно уловила её беспокойство. Тревога передалась Брату, и Люси чувствовала напряжение его мышц под рукой. Брат готовился прыгнуть и рвать врага в клочья.
И это тоже выход, вдруг поняла она, представив себе втоптанные в снег ошмётки плоти. Если Эдам или кто-то другой поджидает внизу… что же, Стая сможет полакомиться человечиной. Собирались же они съесть Люси в их первую встречу. И съели бы, не угости она Брата бутербродом. Люси совсем на них не обижалась. Они были хищниками, в конце концов. Тогда они ещё не успели принять её в свою Стаю.
Брат бесшумно шагал по насыпи и иногда нюхал землю. Люси то и дело оглядывалась, любуясь. Громадное тело Брата чуть покачивалось при ходьбе. Уар выглянул из-за туч — вот-вот опять снегопад — и усыпал его мех непостоянными блёстками. По дороге шёл тигр из снега. Лев из белого горного льда.
В морозной ночи замерла даже беспечность Вавилона. Коттеджи нахлобучили снежные крыши. Бродвей несколько миль петлял по холму, юля по городу плоской артерией. От запертых домов веяло уютом. Кое-где в окнах мерцали огоньки — кто-то читал или смотрел кино. Или писал стихи. Город, как всякое истинно вавилонское поселение, быстро обзавёлся собственными писателями и поэтами. Их было трое и обещало стать ещё больше.
В стороне от бродвея, в доме умершей Марты Бернье внезапно проснулся Эдам и широко открыл глаза. Было темно и тихо. Неопасно. Он опять заснул здесь, на диване, не досмотрев третью часть фильма «Сердце». Эдам закрыл глаза. С плаката над замершим экраном в его ногах невидимо улыбался Святой Андрей.