Так у нас с ним сложилось, что направление ночью мы указываем именно таким образом. Дело в том, что «западеньцы» говорят не «половина второго», «пятнадцать минут шестого» или «без двадцати девять», по-своему: «пив на втору», «чверть на шосту» или «треть до девьятои». Мы с Радомиром условились, что направление, в котором мы идем — двенадцать часов, ну а остальные направления соответствуют циферблату.
Я повел глаза правее, но опять ничего не увидел. Что ж, доверимся инстинкту местного жителя.
— Посмотрим, — решил я.
Мы опустились на землю и поползли. Радомир ползком перемещался как ящерица, не тревожа ни одного камушка. Тут я с ним тягаться никак не мог. Во всяком случае, сам себе я напоминал ползущего бегемота.
Достигнув края лощины, я приостановился. И только теперь увидел то, о чем предупредил Радомир. Передо мной оказался бруствер, небрежно выложенный из камней. Куда он был направлен, как сориентирован, в темноте было не разобрать. Да это было и не столь важно. Куда важнее было иное: решить, как теперь поступить. Вариантов было только два: попытаться вырезать положай или, опять же, попытаться миновать его потихоньку. По всем правилам надо бы проползти потихоньку, чтобы не проявить своего присутствия в тылу противника. Но с другой стороны, если нам удастся задуманное, возвращаться мы будем, не исключено, с шумом, а тогда оставленная на пути отхода позиция вполне может преградить путь отхода. Да и та тень, что перечеркнула нам путь по оврагу, здорово смущала. Не могло так совпасть случайно: и тень, и вражеский положай.
Из-за бруствера послышался негромкий говор. Не люблю я, не научился убивать людей, которые не ожидают нападения. Однако делать это иногда приходится. Война есть война и законы ее суровы: или ты, или тебя. Tercium non datur, как говорили древние, третьего не дано.
Вытянув в сторону руку, я опять нащупал ладонь напарника. Слегка пожал ее. Он ответил тем же. Решено: нападаем!
Автомат оставляю на земле. Расстегиваю кобуру пистолета, слегка тяну на себя ремешок, чтобы удобнее было бы при необходимости ухватиться за рукоятку — правда, появляется риск, что он выпадет при борьбе, но зато и заминки не будет, когда потребуется. Извлекаю из ножен кинжал. Беру его в зубы. Снова вытягиваю руку. Трижды, с паузами, ударяю по подставленной ладони. После третьего удара ровно через десять секунд нужно броситься через бруствер. Главное — внезапность, взаимопонимание и синхронность действий. Если кто-то из тех, кто нас поджидает на положае, успеет схватиться за оружие, можно считать, что разведка провалена, а мы, скорее всего, уже покойники. Ну а в плен муслимам лучше не попадать. Самому себе разворотить живот гранатой — это райское блаженство по сравнению с тем, что они тогда со мной сделают.
«Раз — и, два — и, три — и…» Сколько их? Ночью вряд ли тут будет больше трех человек.
Да и то, находясь в своем тылу, маловероятно, что они все будут бодрствовать. Чапаева проспали, и это классический образец не только не только из нашей истории. Но кто-то ведь бубнит безостановочно — значит, по меньшей мере двое мусликов не спят.
«Девять — и… Десять!» Судя по легкому шуму, мы с Радомиром бросаемся одновременно. Я перемахиваю через бруствер, сжимая кинжал в руке. На решение — доля мгновения. Тут на разум полагаться — последнее дело, тут все решают первобытные инстинкты охотника на себе подобного соперника по ареалу обитания.
Кто-то лежит у тускло отблескивающего пулемета, выставленного в амбразуру. Мгновенный короткий удар ему кинжалом в шею, поглубже. Рядом слышится булькающее хаканье — это ударил Радомир. Чуть дальше кто-то шевельнулся. Мой напарник бросается туда, доносится легкий шум борьбы. Но я туда не смотрю и не лезу, мы вдвоем только мешаться друг другу будем, толкаться. Тем более, левее от меня видится еще что-то, похожее на человеческую фигурку. Фигурку маленькую, как будто даже детскую.
И я метнулся туда. Белеет лицо, раскрываются глаза. Я падаю на человека и зажимаю не успевшему со сна сообразить человеку руки за спину. Скручиваю, но не убиваю. Так поступать нельзя, это нарушение элементарных заповедей разведчика. В живых можно кого-то оставлять только в том случае, если на сто процентов убежден, что больше ни одного живого врага тут не осталось… Однако и убивать спящего…
Короче говоря, я только приставил сочащийся чужой кровью кинжал к шее пленника. Теперь все зависит от того, есть ли кто-то живой еще на положае. Если есть, меня сейчас убить не составляет труда. И Радомира я подведу, случись что, его кровь будет на моей совести.
И все же, повторюсь, я не могу просто так зарезать спящего. Вернее, не совсем так, могу, конечно. Но только мне показалось, мне хотелось верить, что тут больше никого нет, а значит можно не проливать лишнюю кровь. Тем более, что — это главное — мне показалось, что это ребенок.