– Потому что таковы правила игры, – сказал я. – И мы должны играть по правилам.
Пришло время возвращаться на ринг. Толпа ревела и требовала продолжения, особенно маленькие филиппинцы. Ни один из них не весил больше ста десяти фунтов, зато как они вырядились – в лиловое, красное, зеленое. У каждого во рту дымилась длинная сигара. Их собралось не больше тысячи, но тянули они на целый миллион. Каждый поставил на Интернационала, а я, менеджер Василия, двое полицейских, рефери, секунданты и трое репортеров поставили против него.
Сначала Интернационал принялся вышвыривать Василия за ринг, а тот все потирал ссадины, скрежетал зубами и озирался по сторонам, пытаясь понять, почему все пошло наперекосяк. Интернационал выкинул его с ринга трижды, тогда рефери, Даймонд Гейтс, решил, что пора кончать балаган. Василий еще побесновался немного, и Интернационал улегся на спину. Потом он встал и принялся одной рукой таскать Василия за нос, за уши, за волосы и глаза, а другой – схватил его за ноги, готовясь в очередной раз вышвырнуть того с ринга. Тут Даймонд Гейтс похлопал Василия по плечу и объявил его победителем. Конечно, рефери не оставалось ничего другого, но это была ошибка. Интернационал выбросил с ринга Василия, потом – рефери, затем трех репортеров, которые были немного навеселе и сунулись на ринг, после чего на ринге появились полицейские, этих он не стал выбрасывать, он их нокаутировал! А потом на ринг выбежал я. Не прошло и десяти секунд, как я очутился на коленях у Гарри Уайта, в десятом ряду. Когда я пришел в себя, Интернационал стоял в гордом одиночестве посреди ринга и бросал вызов всему миру. Публика билась в истерике.
– Как же ты не читал об этом в газетах? – спросил он.
– Да вот не читал, – ответил я. – Пропустил, должно быть. Но что же дальше-то было? Чем все кончилось?
– Так вот, – сказал он, – Интернационал продолжал махать рукой Василию, чтобы тот возвращался на ринг и закончил матч, как подобает мужчине, но Василий и не собирался этого делать. Тогда Интернационал позвал на ринг полицейских с секундантами и репортерами, но к нему никто не поднялся. Тогда Интернационал толкнул речь. Ничего сумасброднее я еще не слыхивал. В зале стоял гогот, свист и улюлюканье, но слова Интернационала услышали все. Среди публики присутствовали две женщины, и Интернационал начал свое выступление словами: «Дамы и господа! Ничего вы не знаете, не знаете вы ничегошеньки. Рефери говорит, что я проиграл, но вы ничего не знаете. Я – победитель. Я вызываю Василия Ивановича, русского камнедробителя, обратно на ринг и бросаю вызов любому из вас. И я не уйду с ринга до тех пор, пока рефери не объявит меня победителем».
Толпа взревела пуще прежнего, потому что Интернационал и был победителем.
«Победил Василий Иванович. Поединок окончен. Расходитесь по домам», – крикнул с безопасного расстояния рефери Даймонд Гейтс.
Никто не встал и никуда не пошел, ни единая душа. Тогда кто-то велел отключить свет. Ничего глупее нельзя было придумать. Маленькие филиппинцы решили, что тут кроется какой-то злой умысел, и принялись бить по головам всех кого ни попадя бутылками из-под шипучки. Когда дали свет, публика колошматила друг друга и в том числе тех двух дам. И только Интернационал возвышался одиноко в центре ринга.
Он даже не шелохнулся. Нагрянуло человек двести полицейских с обрезами, слезоточивым газом, дубинками и лошадьми. Конная полиция въехала прямо в зал, потому что спешиться они боялись. Они приказали очистить всем помещение, и через полчаса в здании никого не осталось, кроме двух сотен полисменов, из них полсотни верхом на лошадях, трех репортеров, рефери, Василия Ивановича, его менеджера Пэта Коннора, двух секундантов и меня. Легавые направили на Интернационала свои обрезы и приказали покинуть ринг, в противном случае они будут стрелять. У меня внутри все похолодело. Я знал, что они стрелять не собираются, но я боялся, как бы кто-нибудь из них не перенервничал и случайно не выстрелил. Мне не хотелось, чтобы Интернационалу причинили какой-нибудь вред, потому что я знал, что правда на его стороне. Я подбежал к нему и стал упрашивать его сойти с ринга. Он сказал, что с ринга не уйдет, пока его не объявят победителем или пока, на худой конец, не вернется Василий и они продолжат матч. Василий вернулся из душа, переодетый в обычную одежду, попыхивая сигарой.
Ничего хуже я еще не видывал. Мало-помалу крошки филиппинцы стали просачиваться в зал, чтобы увидеть продолжение схватки. Конная полиция их выгоняла, но через пять минут они пробирались обратно, в тревоге за судьбу матча. Рамон Интернационал, их земляк, по-прежнему стоял посреди ринга, живой и невредимый, и им не терпелось узнать, чем же все кончится. Человек пятьдесят филиппинцев заперлись на галерке, чтобы конная полиция не могла до них добраться. Кошмар, да и только. Потом они принялись подбадривать Интернационала. Фараоны пригрозили им обрезами, но те даже ухом не повели. Эти пятьдесят филиппинцев были упрямые субчики, под стать своему герою Интернационалу. А потом какой-то дурак выстрелил в потолок и кто-то из филиппинцев грохнулся в обморок, от чего остальные сорок девять пришли в ужасное возбуждение и стали швырять в легавых бутылками из-под шипучки. То ли от боли, то ли с перепугу две лошади, сбросив седоков, рванулись вперед, сметая на своем пути кресла и оглашая весь зал ржанием. А Интернационал даже бровью не повел.
Я чуть не плакал, я умолял его уйти с ринга. «Ты ничего не знаешь, – кричал он мне в ответ. – Не знаешь ты ничего».
Весь Сан-Франциско на машинах, на трамваях и пешком бросился со всех ног к зданию арены. Снаружи столпилось тыщи три, а народу с каждой минутой все прибывало и прибывало. Людям нравится, когда кто-нибудь, особенно цветной, в одиночку бросает вызов всем и вся, и девять человек из десяти обычно на его стороне. Толпа явно поддерживала Интернационала. Большинство матча не видели, но слышали от тех, кто был на матче, и ничуть не сомневались, что победитель – Интернационал. Стали гадать, сколько он продержится и каким образом в конце концов полиции удастся стащить его с ринга. Они считали, что он скорее погибнет, чем уйдет, если только его не объявят победителем. Даже те, кто никогда о нем раньше не слышал, даже они были уверены, что Интернационал будет стоять, где стоял, насмерть, потому что на его месте они поступили бы точно так же, будь они такие же здоровые и сумасбродные, как он. Единственное, что не укладывалось у них в головах, так это то, что он филиппинец. Филиппинец, и так вымахал – двести пятьдесят фунтов весу! Но это обстоятельство лишь радовало толпу. Помнишь, как радовался весь мир, когда одна мамаша благополучно разродилась пятерней?