– Да. Тому, кто мешает свободе, – смерть!
– Мешают свободе те, кто не дает другому иметь свое мнение! – возразил отец Янарос. – Где слово, что ты мне дал? Это и есть свобода, которую ты несешь?
– Не лезь в дела этого мира, старик! – раздраженно ответил командир.
– Мир этот и мир иной – одно. Обретаешь ли, теряешь ли этот мир – обретаешь или теряешь и иной. Я лезу в твои дела, потому что это и мои дела, командир. Я простираю руки над христианами, которых ты поставил к стенке, и говорю тебе: ты не убьешь их! Я не позволю тебе убить их, я, отец Янарос!
– Отойди-ка, старик, добром прошу! Если мы теперь дадим свободу всем, кто захочет, мы погибли! Мы будем уже не народ, а собачья свора. Не торопись, придет и свобода своим чередом. Она никогда не приходит первой, она приходит последней.
– Значит, тирания? – закричал старик, вскинув к небу руки. – Тирания, насилие и кнут? Так приходит свобода? Нет, нет, не принимаю этого! Я встану, пойду по деревням, я буду кричать: тираны и вы, подлецы и вы, проклятые враги народа!
– Молчи! А то и тебя поставлю к стенке!
– Я всегда у стенки, мой милый. С того часа, как увидел Истину, только и жду пули. И с радостью приму!
Комиссар, все это время сидевший, как на горящих углях, не мог уже сдерживаться. Он вскочил, схватил старика за горло.
– Не кричи, поп! Думаешь, посмотрим на твою черную юбку? Да я тебе сейчас шею сверну, сволочь!
– А ты меня не стращай, “красношапочник”, – ответил священник. – Смерть – пугало только для неверующих. А я верую в Бога и смерти не боюсь. Я уже вырыл себе могилу – вот она, перед тобой, и высек на могильном камне: «Смерть, я не боюсь, тебя!»
– Убью, козел, молчи! – рявкнул комиссар.
Подскочило несколько партизан, они окружили старика, рванули с плеч винтовки.
– Можете убить меня. На здоровье! У вас есть винтовки, и вы думаете, что есть и право. Убейте меня. Вы убьете последнего свободного человека, но свободы не убьете. Камышом станет мой голос, свирелью станет и будет петь Гимн. Да, да, не смейтесь: будет петь Гимн Свободе – в пустыне. И понемногу все камыши станут голосами и запоют со мной!
Он подошел к стене и встал рядом с капитаном.
– Отойди от стены, старик! – взревел командир. – Ты этого хочешь, а мы не хотим!
– Здесь мое место. Ты обманул меня я обманул деревню, предал ее. С каким лицом предстану теперь перед людьми? Я спешу предстать пред Богом и рассказать Ему о своей боли. И обвинить тебя и твоих сообщников, лжец! И это вы построите новый мир? На лжи, на рабстве, на подлости?
– Отец Янарос, я не хочу рукополагать тебя в герои, чтобы ты потом сосал мою кровь, – заорал командир, схватил его под мышки и оттащил от стены.
– Если ты меня оставишь в живых, я буду кричать. Если ты меня убьешь, я буду кричать, – ответил старик. И в тот же миг упали на него первые лучи солнца и окрасили бороду в розовый цвет.
Отец Янарос снова почувствовал, как дрожит в его ладони рука Невидимого. Его охватил гнев: «В этот тяжкий час, – закричал он в душе, – в этот тяжкий час Ты задрожал? Здесь нужно мужество. Встань, помоги спасти их! Ты забываешь, что Ты не только Христос распятый – Ты Христос воскресший! Не нужны больше миру, распятые Христы, нужны ему, знай, Христы-полководцы. Хватит слез, Страстей, распятий. Вставай, говорю тебе, крикни, пусть сойдут с неба полки ангелов. Неси справедливость! Довольно уже плевали в нас, довольно нас били, венчали терновыми венцами, распинали. Настал час для воскресшего Христа! Второе Пришествие нам нужно здесь, здесь на земле, при нашей жизни. Вставай!» И послышался печальный низкий голос из самых глубин его тела: «Я не могу...»
Отец Янарос уронил онемевшие руки. «Ты не можешь?! Ты хочешь, но не можешь? Ты добр, Ты справедлив, Ты любишь людей, Ты хочешь принести миру справедливость, свободу и любовь, но не можешь?»
Застлались слезами глаза у отца Янароса. «Увы, – пробормотал он, – свобода не всесильна, не бессмертна. И она дочь человека и нуждается в человеке…». Страшная горечь, жалость и нежность переполнили все его тело. Никогда, никогда не любил он Христа так, как в-этот час. «Сынок мой...» – прошептал он и закрыл глаза.
Повернулся командир, взглянул на него, увидел, как текут у отца слезы по щекам и бороде. Знал командир: плачет он не из страха – свою жизнь ни во что не ставит – плачет он о всех людях, о врагах и друзьях, о черных и красных. Смотрел, он, смотрел на слезы старика, и вдруг обдало его жарким ветром жалости – сам он сам не ведал, откуда этот ветер. И сердце его заболело болью по этим двенадцати, что стоят у стены и ждут. От одного его слова, от одного движения руки зависит их жизнь. Что делать? Какой путь – кратчайший к победе? Убить, убить, чтобы никогда не кончилась ненависть? Или и ему раскрыть объятия, как делает отец, и победить ненависть любовью?