Много раз вступал в Рай отец Янарос, каждое утро вспоминал его в этой глухой горной деревне, и тогда весь переносился туда, возвращался к Черному морю. Было святое братство в деревне – семеро человек, Анастенарии – это было их священное имя. А он, отец Янарос, был их предводителем, Архианастенарием. Древний-древний обряд, переживший, быть может, века христианства и восходивший к временам седого идолопоклонства... Зажигали большой костер посреди деревни, вокруг него собирался с пением псалмов народ, приходили музыканты с лирой и волынкой, открывалась церковная дверь, и выходили босиком анастенарии, крепко прижимая к груди "Дедов" – древние иконы Св. Константина и матери его, Св. Елены. Святые не были изображены в священной неподвижности, как это принято повсюду, – ноги их были приподняты в прыжке, они плясали, подобрав золотые одежды.
В нетерпеливом ожидании рокотала лира и завывала волынка, металась исступленная мелодия, кричал народ, женщины падали на землю и бились в судорогах, а анастенарии быстро выходили вперед, один за другим; и отец Янарос, откинув голову, запевал неистовую любовную песню Смерти-привратнице, которая откроет нам – благословенная! – дверь и впустит в Вечность. А когда пламя пожирало освященные поленья, и трещали раскаленные угли, отец Янарос одним прыжком оказывался в центре, а за ним все братство, и они, босые, прыгали на горящие угли и начинали пляску. И отец Янарос наклонялся, зачерпывал пригоршнями горящие угли и, продолжая петь, бросал их в народ, словно это было кропило, а он кропил верных святой водой. Что такое Рай, Вечная жизнь и Бог? Вот этот костер – Рай, эта пляска – Бог, и длилась она не краткое мгновение, а веки веков!
И когда выходили они из святого пожарища, ни один волос на ноге не обгорал, ни одного ожога не было на ступне, словно не из костра выходили, а из прохладного весеннего моря.
И весь год освещал души людей отблеск того священного костра. И царили любовь, мир, счастье у людей и среди животных, и на полях колосились посевы. Богаты милости Господни! Тучные пашни, колосья в рост человека, маслины гнутся под тяжестью благословенных плодов, на бахчах – груды огурцов, арбузов, дынь и кукурузы. И такое благоденствие не портило людей: только начинала обливаться жирком душа и превращаться в плоть, как снова наступал праздник Святого, снова зажигались огромные костры и снова взвивались в воздух огромные крылья.
И вдруг... Но почему? Кто в этом виноват? Ни одного великого греха не совершила деревня: как всегда, люди постились в Великий Пост, по средам и пятницам не ели мяса и рыбы и не пили вина, каждое воскресенье ходили к обедне, приносили просфоры, поминали кутьей умерших, исповедовались и причащались; женщина не поднимала глаз на чужого-мужа, мужчина не поднимал глаз на чужую жену – все шли по Божьему пути... Все было хорошо, как вдруг Бог, с любовью склонявшийся над счастливой деревушкой, отвратил от нее лицо Свое. И сразу потемнело в деревне. Однажды утром раздался пронзительный крик на площади: «Убирайтесь! Так велят хозяева земли. Уходите! Забирайте своих детей, жен, иконы – и убирайтесь. Десять дней на сборы».
Вопль стоял над деревней, женщины и мужчины, бродили, как потерянные, прощались со стенами, с ткацкими станками, с родниками и ручьями, спускались к побережью, бросались на прибрежную гальку, прощались с морем, вопя и причитая. Трудно, очень трудно оторваться душе от родной земли и воды! И однажды утром старый отец Дамианос, один, без глашатая и младшего священника, отца Янароса, один-одинешенек, встал до рассвета, пошел по деревне и, обходя все дома подряд, кричал у каждой двери: «Во имя Господне, дети! Пришел час!».
Задолго до рассвета печально зазвонили колокола; всю ночь напролет женщины месили тесто, мужчины торопливо вытаскивали из домов все, что могли взять с собой. Царило молчание, только изредка какая-нибудь старуха вдруг начинала причитать, но мужчины, грозно вытаращив глаза, оборачивались и велели замолчать. «К чему слезы? Чего захотел Бог, то и будет. Будем живы – не пропадем. Побыстрее, пока еще мы не поддались горю, полностью не осознали несчастья. Давайте побыстрей, эй, побыстрей, дети! Скорее пеките хлеб, грузите муку в мешки, – путь долог, надо взять все, что пригодится в жизни: горшки, корыта, одеяла, иконы. Не робейте, братья! Корни наши не только в этой земле – они и в небесах. Потому-то мы, греки, бессмертны! Мужайтесь, дети!».