– Уйдем отсюда! – снова завопил старик, стараясь изо всех сил приподнять свое брюхо. Подскочил молодой, помог ему встать. Старик повернулся к отцу Янаросу:
– Оскорбил ты нас, отец, – проговорил он недобро. – Правильно сказал мне владыка, что ты возмутитель Церкви, что поднял ты свое собственное знамя.
– Да, свое собственное знамя, – отрезал отец Янарос, и глаза у него сверкнули. – А на этом знамени, знаешь, кто изображен, святой отец?
– Кто, бунтовщик?
– Христос с бичом. Вот это и скажи владыке, скажи своему игумену, скажи это всем владыкам и всем игуменам в мире. Счастливой пути, святые отцы, – сказал он, открывая дверь и уже без смеха.
С весельем вспоминает отец Янарос по утрам, как отряхнул он прах со своих ног и покинул тайно, чтобы никто не видел, Святую Гору. Солнце светило так ярко, словно только что вышло из Божьих рук. Покрытая снегом святая вершина улыбалась, вся розовая в свете зари: словно Сам Бог-Отец улыбался, глядя вниз, на землю и на того муравья, который стряхнул с ног своих афонский прах и быстро-быстро идет среди миртов и каштанов. Не раз чувствовал отец Янарос, как пылающий лоб его освежает ледяной ветерок свободы, и радовался великой радостью. Но радость того утра ни с чем не сравнима: такую радость почувствует даже пень, когда согреет его весна. «Сегодня я родился, сегодня я родился...» – напевал он, шагая среди миртов и каштанов. И ни разу не обернулся он, чтобы взглянуть на монастырь, исчезавший за поворотом.
От деревни к деревне, от горы к горе шел отец Янарос, пока не дошел, наконец, до этих скал и не осел в Кастелосе. Вначале тесно ему было здесь, душно, он задыхался. Страстно хотелось увидеть мягкую, рыхлую землю, миндаль в цвету, смеющееся человеческое лицо, журчащий родник. Но мало-помалу, с годами, полюбил он и эти камни, стал болеть и за этих людей. И они его братья, и на их лицах видел он человеческую боль и страх. И в конце концов, прилепилась душа его к этим скалам и пустила корни.
Притерпелся отец Янарос, как и кастельянцы, к одиночеству и нужде; не раз голодал, мерз, не с кем было поговорить, отвести душу; но он не унывал. «Здесь мое место, – говорил он, – здесь я буду сражаться».
И вот излил Бог на Грецию семь чаш гнева Своего. Разразилась братоубийственная война, – и отец Янарос стоит посредине. С кем пойти? Все его дети, все его братья, всех их вылепил Господь Своими пальцами. Кричал отец Янарос: «Любовь! Любовь! Согласие», но слова его падали в бездну, а из бездны и справа и слева доносились оскорбления и брань:
– Болгарин паршивый! Предатель! Большевик!
– Лжец! Фашист! Сволочь!
II
.
Снега на вершине горы уже начали таять, солнце припекало, окоченелая земля стала прогреваться. Первые зеленые ростки пробили почву и боязливо выглядывали наружу. Скромные полевые цветы раздвинули камни и радостно, смотрели на солнце. Какие-то мощные силы бесшумно трудились под землей – и вот сдвинут могильный камень зимы, тварь воскресла. Дул свежий ветерок, в воздухе разносился то аромат цветов, усыпавших позеленевшие скалы, то зловоние от разлагавшихся человеческих тел.
Апрель. Вербное воскресение. Канун Страстной. Сегодня вечером въедет Христос на молодом осле в страшный Иерусалим, избивающий пророков. «Се грядет жених в полунощи», – громовым голосом возвестит отец Янарос, приветствуя Спасителя, с горькой улыбкой вступающего в смертоносные сети людей. И отец Янарос, печальный, ударит в колокола, сзывая в церковь христиан, чтобы увидели они, что претерпел и что, претерпевает Бог от людей.
«Быть не может, что это неправда, – размышлял отец Янарос. – Слышал я, что даже звери – волки, шакалы, дикие кабаны – и те становятся кроткими в эти святые дни. Дует свежий ветер, берущий за душу, слышится в воздухе чей-то громкий голос, полный любви, полный боли; звери не знают, кто Этот Взывающий, но люди знают: это Христос. Христос-то ведь не сидит на небе, за облаками, на троне, нет. Он сражается на земле, и Он страдает, и Его оскорбляют, и Он голодает и распинается с нами. Слышат люди всю Страстную неделю вопль страдающего Христа. Быть не может, чтобы и их сердца не отозвались болью».
Вот о чем размышлял на. рассвете отец Янарос, стоя на пороге церкви и прислушиваясь к еще спавшей деревне. Всем телом чувствовал он двери, дома, печные трубы, из которых не валил еще дым, деревенские улочки, мужские голоса, брань, плач голодных детей – чувствовал вне и внутри себя, точно так же, как чувствовал, как стучит у него кровь в венах, на шее и на висках, как раздуваются ноздри и похрустывают кости. Он стал одно с камнями и людьми, как те чудовища из сказок: наполовину люди, а ниже пояса – кони. Так и отец Янарос ниже пояса был этой деревней, Кастелосом. Горит дом – и он горит; умирает ребенок – и он умирает; и когда стоит коленопреклоненный в церкви, перед чудотворной иконой Богоматери Мегаломаты, предстательницы Кастелоса, то не один он, отец Янарос, стоит на коленях, но и вся деревня, со. всеми домами и людьми, стоит с ним и в нем.