— Вы составите мне компанию при разговоре с этим боровом?
Пауло опять вздрогнул. Рука, белая, словно мелом натерли, легла ему на плечо.
— Я надеюсь на вас. — Голубые глаза, что стальные клинки, приставленные к горлу — попробуй, откажи такому.
— Конечно. Я… э-э… всегда с вами.
— Вот и отлично. Я верю вам.
Личный кабинет архиепископа не поражал своей роскошью. Наоборот, скорее ему была свойственна армейская аскетичность. Конечно, спартанская простота не распространялась на многочисленные награды, иконостасы которых сплошь укрывали стены. Тут были всякие: простенькие солдатские «За отвагу» и «Твердость в вере» соседствовали с украшенными бриллиантами и золотом генеральские ордена. Пресвято Конрад первой степени соперничал богатством со Славой Святого Престола с бантами и железными дубовыми листьями. Сюда бы экскурсии водить, да только вряд ли мессир Фабио допустил в свое личное святилище посторонних, дабы они не осквернили праздными разговорами реликвии боевого прошлого.
— Прошу. — Архиепископ старался казаться вежливым, но окаменевшее лицо говорило совсем об ином.
— Спасибо. — Пес улыбался, и Пауло многое бы отдал, только бы стереть глумливую ухмылку с белесой рожи. Сделал и сам бы, но он боялся.
Боялся, потому что рядом с Псом стоял и ковырял свою культю Бледняш. Каждый раз при взгляде на его лицо пробирала невольная дрожь: не лицо, маска, под которой клубилась невидимой тьмой бездна, выглядывала в расширенные зрачки мальчика наружу, скалилась черными зубами.
— Ну, я жду. — Фаттиччели барабанил толстыми пальцами по столешнице черного дерева. Казалось, еще мгновение, и он взорвется, проснется беспокойно дремлющий громовержец в душе бывшего прима-генерала.
— А мы действуем! — Пес в открытую потешался над архиепископом: резиновые бледные губы растянулись в широченной улыбке, от уха до уха. И мелкие острые зубы сверкают в свете здоровенной свечной люстре, отделанной позолотой. — Мальчик, этот человек плохой!
— Мне будет сложно… — Бледняш замялся, словно подыскивая слово: — Мне будет сложно его убить.
Он поднял к губам новую, вырезанную лучшим мастером-краснодеревщиком Санта-Силенции дудочку. Проявляя удивительную ловкость, пальцы одной, уцелевшей руки, забегали по дырочкам, прорезанным в дорогом дереве. Напряглись губы, нагнетая воздух. По кабинету полилась легкая, обволакивающая мелодия.
Краска мигом отхлынула от лица мессира Фаттиччели.
— Что?… Что ты задумал со своим мутовским отродьем?!
— Нет, убивать его не надо — только исправить. Сделать хорошим!
Крысолов на миг отвлекся, посмотрел преданно и чуточку недоуменно на Пса.
— Еще сложнее!
— Я тебе помогу.
Архиепископ подскочил из кожаного начальственного кресла — перуны проснулись в пронзительных глазах бывшего прима-генерала. Того и гляди сожгут, как сухой валежник.
Пес перестал улыбаться — лицо застыло гипсовой маской. Уперся взглядом в переносицу потомка итальянских эмигрантов. Тот замер — лицо пошло сизыми пятнами, глаз выпучились, брыли-складки мелко задрожали.
— Сядь.
Пауло будто потерял контроль над телом. Парализующая волна поднялась из желудка, подступила к горлу и захлестнула с головой. Беспредельный животный ужас полностью подчинил его своей воле. Казалось, пистолет под рукой, протяни ладонь, достань оружие… Два выстрела, как на учениях. Два трупа. Два все еще живых трупа, которые должны стать мертвецами. Мальчик-убийца и инквизитор-сатана. Отправляйтесь в ад, черт побери!
Но почему же обер-капитан стоит, не шелохнувшись? Почему медлит? Почему рука застыла на полпути? Он и сам не знает, как ответить. Просто не может, и все. Просто страшно, до мокрых штанишек страшно.
А мессир Фаттиччели уже и вовсе потерял свой естественный цвет. Надулись щеки, приобрели явственный синюшный оттенок, кипит пена на губах и текут слезы из глаз, топят пышущие молнии. Прима-генерал уже бьется всем телом, руки, массивные, что грабли, мозолистые и грубые, скребут твердую столешницу, оставляя глубокие борозды и полоски крови от сломанных под бешеным напором ногтей.
А бледные все смотрят. Глядят, выпучив от натуги зенки, словно на странного зверя дивятся. И страх. Боязнь невероятной, бесовской силы волнами расходится от них.
Архиепископ уже не бьется, что припадочный. Тихо хнычет, оплыв в кресле. Тягучая слюна сочится из уголка рта, а глаза бессмысленно смотрят перед собой. Ничего в них нет, гулкая пустота, которая только и ждет того, чтобы наполниться. Набрякнуть новым смыслом и новой личностью.