- Ничего, капитан, не волнуйся! Кого-нибудь разыщу и для тебя.
Николай, не вставая с постели, оживленно беседует с родными. Напротив, у другой стены, стоят две свободные кровати. Двух больных эвакуировали для лечения в Куйбышев. Перелистывая сборник стихов Лермонтова, посматриваю на светлые с матовым стеклом двери, за которыми с шумом проходили гости. Но вот открывается наша дверь. Сивницкий, придерживая ее, пропускает группу людей. Вглядываюсь в осторожно входящих в палату и узнаю: это мои друзья по учебе и фронту. Крепкие объятия, поцелуи. Кто в кресле, кто по двое на одном стуле рассаживаются вокруг меня. Вот на край постели присел, опираясь на госпитальную палку с резиновым наконечником, Листратов.
С ним мы уходили в ополчение. После ранения под Смоленском осенью сорок первого года Николай вышел на инвалидность. Сейчас он работает референтом в НКПС. И вот первая встреча в госпитале. Его жена бережно держит букет цветов, не зная, куда его поставить. И вдруг из букета извлекается бутылка кагора.
- Вот, - говорит Вера. - Мне, как не вызывающей подозрения, поручили пронести это. У вас сегодня в проходной очень строго.
- Спасибо вам за то, что вы навестили меня, за ваши подарки. В проделке с цветами, конечно, не обошлось без участия Виктора Иванова? - Я смотрю на коренастого художника. С Ивановым мы вместе учились в Ленинграде, вместе работали на студии, В начале войны его взяли в армию, направили на работу по плакату. Около него художник Маша Жукова. С ней также вместе учились, работали на студии. Она немного с грустью смотрит на меня, лежащего в постели с загипсованной ногой.
Тут же и мой старший товарищ по фронту, бывший командир батальона связи капитан Иван Сергеевич Жучков. Теперь он служит в армейском отделе связи. В Москву прибыл с поручением. Разыскал меня.
- Ну, что ж, друзья! - обратился Листратов к собравшимся. - Поздравим нашего друга?
Приковылял Сивницкий. Присоединился к нашей компании. Скрытно от медицинского надзора подняли тост за первомайскую встречу... Из черного диска репродуктора лилась музыка военного мая...
Деревья одеваются нежной зеленью.
У раскрытого окна мы сидим за столом, накрытым белой скатертью с голубыми цветами. Играем в домино. Идет жестокая борьба. Наши противники сильно нажимают. Мы с Сивницким боимся проиграть с сухим счетом. Правдой и неправдой стараемся размочить. В разгар игры в палату врывается сестра.
- Товарищ капитан! Вас просят к телефону. Оставляю поле битвы. Прыгаю на костылях по коридору. Торопливо беру трубку:
- Алло! Алло! Я у телефона.
Слышу мягкий взволнованный голос:
- Это я Лена. Здравствуй!
- Ка-ак, ты? Здравствуй! Откуда говоришь? - не верю я еще своему счастью, услышав голос жены.
- Из дома. Вчера приехали.
- Наконец-то. Очень рад. Как самочувствие, как дочурки?
- Хорошо, хорошо. Дети не отходят от игрушек. Так соскучились по ним. Хотят видеть папу, - радостно говорит жена. - Ты скажи, как твое здоровье?
- Поправляюсь. Когда ты с ними приедешь ко мне?
- Хочу сначала навестить тебя одна. Узнать, где ты, как чувствуешь, потом соберусь и с ними. Мы здесь, так что теперь увидимся, беспокоиться не нужно. Сегодня отдохнем, завтра буду устраиваться с пропиской, хлопотать о продовольственных карточках, а в воскресенье навещу.
- Хорошо! Ну, до свидания!
На костылях хожу по асфальтовой дорожке двора, по аллее, ведущей к проходной, возвращаюсь обратно к подъезду. Время приближается к обеду. Направляюсь к проходной. Не успел дойти до угла административного корпуса, как невдалеке от бюро пропусков увидел маленькую фигурку. Торопливой походкой спешит ко мне жена.
- Милый мой! Здравствуй! - и стала целовать. - Ты жив! - и прижалась к моей груди.
- Жив, жив, как видишь, - отвечаю я, опираясь на костыли.
Она осматривает меня с ног до головы. Ее взгляд останавливается на костылях.
- Как дети, как их самочувствие? - стараюсь я отвлечь ее.
- Все хорошо, - отвечает Лена. - Как ты? Как чувствуешь себя? Как нога?
Не спеша мы идем по горячему асфальту, мимо парадного подъезда в сад.
Жена оживленно рассказывает, как она с дочками ехала, как прибыла сюда, как жила там, в эвакуации, как рады малышки возвращению в родную квартиру. Как она беспокоилась за меня, особенно, когда узнала, что я ранен и лежу в госпитале.
- Я скрывала от детей, что ты ранен, - взволнованно говорит она. - А сама все думала о тебе, как и куда ранен. Такие черные мысли были в голове, что трудно рассказать...
Здоровье мое шло на поправку. Рука моя потянулась к карандашу. Пытаюсь работать. Делаю в блокноте зарисовки из жизни госпиталя. Обрабатываю фронтовой материал. Пытаюсь писать маслом. Здесь в госпитале я и написал дорогой мне портрет.
Как-то в палату вошла сгорбленная старушка. Черная кофточка с белым воротничком прикрыта госпитальным халатом. Голова совсем седая.
- Дорогие мои фронтовики! - обратилась она к нам. - Хочу по мере сил своих помочь вам, отвлечь вас от тяжестей войны, от недугов.
Это была Екатерина Николаевна Лебедева - правнучка М. И. Кутузова. Бывший научный работник. Она пианистка, собирательница народных песен. В годы войны Екатерина Николаевна шефствовала над ранеными в госпиталях. Кто желал - учила французскому языку. Ежедневно во второй половине дня она в течение часа занималась с ранеными. Во время этих занятий я и писал ее портрет. Писать было нелегко. Но главное, что влекло меня, - это то, что я видел в ее образе Родину-мать, славное прошлое, Кутузова.
Нередко перед ужином для бойцов устраивались концерты. Организатором их был Центральный Дом работников искусств. Все, что проводилось в клубе, привлекало всех. Каждый занимал свое привычное место. Раненые собирались по палатам. Медсестры, как правило, размещались среди больных своего отделения.
В разгар одного из таких концертов меня вызвали к телефону. Беру трубку и слышу знакомый голос.
- Здравствуй, - торопливо говорит жена. - Как настроение, когда навестишь нас?
- Что случилось?
- Ничего, не пугайся. Для тебя, а вместе с тобой и для нас приятное извещение. Почему и должен приехать сам, - бодро говорит жена по .телефону.
- Что за радость, что за извещение?
- Когда приедешь, тогда узнаешь, - упорствовала она.
Направился к замполиту за увольнительной. Обещал помочь.
На следующий день, когда утром проснулся, на столике возле графина с цветами лежала небольшая бумажка с подписью и печатью:
Увольнительная.
Возникла проблема - в чем пойти? На помощь пришли соседи по палате. Достали гимнастерку, брюки, пилотку. Сапоги дала сестра-хозяйка.
Кое-как втиснулся в брюки, разрезав снизу правую штанину. Надел один сапог, о другом не могло быть и речи. Здесь помогла сестра Ася. Она принесла черный чулок, осторожно натянула на загипсованную ногу. Вместо сапога калоша. На костылях вышел на улицу в сопровождении сестры. Она пожелала мне хорошей встречи с семьей.
Сквозь суету города я шел к метро, потом ехал на троллейбусе. Двигаться на костылях было трудно. Пока добрался до дома, сильно устал. Но на душе было радостно. Иду домой.
Вошел в квартиру. Здороваюсь, обнимаю жену. Старшая дочка Эля бросилась в мои объятия. Младшая, Валя, сидела насупившись и молча смотрела на меня.
- Что, не узнаешь? - обращаюсь к ней.
- Валя! Это же папа, - ласково говорит ей сестренка. Она взяла Валю за ручку и подвела ко мне. Поднял их обеих на руки.
- Теперь узнала? - спрашиваю повеселевшую Валю.
- Да-а-а! - медленно протянула она тоненьким голоском. - А ты совсем к нам приехал? - уже живее стала интересоваться Валя. С детским любопытством дочка смотрела на мою ногу, на которую был надет черный чулок...
Дети не отходили от меня. Жена накрыла стол, подала распечатанный красный конверт.
Вначале посмотрел на конверт, интересуюсь, откуда? Знакомый адрес полевой почты подсказал: письмо из нашей части. Вынул из конверта аккуратно сложенную тонкую розовую бумажку с напечатанным текстом, штампом и печатью.