- Вот это я понимаю - настоящий нарпит!
- Фабрика-кухня, товарищ военком! - веселой скороговоркой подтверждает довольный шеф-повар. - Кухня что надо. Может работать круглые сутки. Мне приятно, люди сыты и вам забот меньше. Боюсь одного, товарищ военком, - вдруг потемнел лицом шеф-повар. - Примета есть.
- Что за примета, рассказывай.
- Да то, как оборудуешься, марш на новые места, под открытое небо. Знаю по передовой. Бывало, сидишь в окопах - ничего. Как благоустроишься, жить-то и не приходится.
- А ты рассчитывал здесь сидеть до конца войны? - удивился Листратов.
В спускавшихся сумерках возле кухни хлопотали старшины рот. Бойцы, бренчавшие котелками, ожидали вкусного ужина с новой кухни.
Поздним вечером мы с комиссаром вернулись к себе на квартиру.
- Уж больно вы долго, ребятки. Поди как проголодались? - Так каждый раз с материнской лаской встречала нас одинокая хозяйка дома тетя Груша. Она в теплых носках собственной вязки, в ватной, бордового цвета стеганке. Мы знаем, перед войной она схоронила мужа. И свое утешение нашла в колхозных делах. Ее дочери в соседних деревнях, их мужья на фронте. Тетя Груша рада была сделать все для военных, защитников страны. В избе ее всегда прибрано, к нашему приходу тетя Груша всегда готовит ужин. И сегодня на столе шипит медный самовар. Хозяйка ставит крынку топленого молока и радушно угощает нас. Сев около самовара, она стягивает с головы на плечи ситцевый платок с цветной каймой, открывая свою седину, наливает в чашки горячий крепкий чай.
Нередко поздним вечером сюда заходят наши товарищи. Комбат Жучков, командир роты Воробьев; частыми гостями были Анна Васильевна Соловьева, Таня Каменская с санитарками/Пили чай, о чем только не говорили, с грустью тянули любимую чапаевскую: Ты не вейся, черный ворон. С нами бодрствовала и тетя Груша.
Ночь. Темно. Небо в зведных крапинках. На улице тихо. Кое-где слышится кашель часовых. Мы бесшумно шагаем к околице деревни. Облокотясь на изгородь, невольно всматриваемся в темноту, вдалеке светится зарево вспышек, похожих на зарницу. Доносится гул артиллерии. Долго мы глядим в сторону передовой. Жучков, набивая трубку, начинает первым наш почти каждодневный разговор:
- Эх! Скорее бы туда! - и, прикрывая спичку, закуривает.
- Не хотелось бы слышать эти раскаты и видеть эти зарева, да что поделаешь? Скоро придется и нам это испытать, - прислонившись к покосившейся березовой изгороди, рассуждает Листратов.
В один из вечеров командиров и политруков вызвали к комбату. В тесном амбаре, где квартировал Жучков, слушаем сообщение об обстановке.
- Против нашей обороны враг сосредоточил крупные силы. Срочно привести батальон в боевую готовность!..
С раннего утра до позднего вечера находимся мы в ротах. Беседуем с бойцами, проверяем имущество связи. Тетя Груша, наблюдая за хлопотами квартирантов, поняла, что мы скоро снимаемся с места.
- Как мне жаль отпускать-то вас, мои дорогие сынки! Я так привыкла к вам, точно к своим детям. При вас и работалось и жилось легче. А как же теперь? Она закрыла лицо руками, горько заплакала.
5 часов утра. Прощаемся со своей хозяйкой. Обнимаем, целуем ее, пожимаем ее трудовые старческие жилистые руки.
- Не волнуйся, мать! За твое внимание сердечное спасибо! Нам пора воевать.
Люди, подводы, машины готовы.
Комбат Жучков и военком Листратов стоят на дороге, проходящей по задворкам деревни. Они молча осматривают обозы. У походной кухни в шинели маленький толстенький шеф-повар рапортует:
- Кухня готова к походу. - И, подойдя ближе к Листратову, шепотом добавляет: - Я же говорил вам, товарищ военком, что придется сниматься.
В это время комбат, погрозив ему пальцем, говорит:
- Ох и шельма! Раньше нас пронюхал об уходе с насиженного гнезда, а потом ссылается на какую-то примету. Бывалый вояка, видно!
Сквозь пелену моросящего дождя батальон связи двигается навстречу боевым испытаниям...
Первое испытание
30 сентября началось генеральное наступление гитлеровцев на Москву.
3 октября фашисты форсировали Десну и прорвали первую линию обороны. Наши части прикрывали подступы к Кирову. Мы еще не испытали боя. Попадали под бомбежки, наблюдали за воздушными схватками советских летчиков с фашистскими. И вот первая встреча с врагом лицом к лицу...
Бой начался с грохота артиллерийской стрельбы. Над нами кружили фашистские самолеты. Нас бомбили. Моторизованная пехота с танками двигалась на наши позиции.
Деревни Погребки, Зимнинские Хутора, Большие и Малые Савки. Враг пытается оттеснить нашу дивизию. Но бойцы держатся стойко. Они нередко переходят в контратаки, вышибая фашистов из населенных пунктов. Вражеские автоматчики пытаются зайти с тыла, но, получив отпор, откатываются. Против вражеской пехоты вели усиленный винтовочный огонь, танки забрасывали бутылками с горючей смесью. С наступлением темноты бой затихал.
Утро следующего дня началось с орудийных залпов. Снаряды все чаще рвутся вокруг КП дивизии. Дымовая гарь просачивается сквозь березовую рощу. Немецкий обстрел усиливается. После каждого взрыва нарушается связь. Еле успеваем ее восстанавливать. Вернулся связист комсомолец Евтехов.
- Только я достиг поля, чтобы восстановить связь, - рассказывает он, - как вокруг начали рваться мины, слышу, как шуршат над головой снаряды. Вначале перебежками, пригибаясь, затем ползком вдоль кабеля добрался до обрыва. Соединил концы. Обстрел не утихает. Снова обрыв. Пытаюсь исправить повреждение. Рука в крови, онемела. Восстановить кабель теперь не под силу. Подоспел Панфилов. Он-то и помог. Быстро добежали до кустарника. Отдышавшись, вернулись к своим. Потрепало шинель, малость задело, - и он показал окровавленную руку. - В общем, получили боевое крещение.
Пока он рассказывает, на его раненую руку санитарки накладывают повязку. Подбегает связной из штаба и, запыхавшись, обращается ко мне:
- Товарищ политрук! Нет связи с Гусем.
Все связисты в разгоне. Посмотрел на Евтехова с Панфиловым. Они поняли мой взгляд. Тут же забрали катушку с кабелем, трубку ТАТ и бросились на очередное исправление линии.
Разрывы снарядов все ближе от командного пункта. Квадрат обстрела сужается. Связистов-повозочников, находящихся в роще, ставим в оборону западной стороны. Приказываем окопаться, зарядить винтовки, наблюдать за открытым полем. Возле кустов справа и слева устанавливаем по пулемету.
Погода дождливая. Солнцу не пробиться. Фашистские самолеты сегодня не полетят.
- Небесное светило теперь не в почете. Жарко и без него, - с горькой иронией говорит Листратов, наблюдая за боевым порядком обозников. Быстрой походкой он переходит от одной группы к другой.
Невдалеке от КП - взрыв. Повредило машину с рацией, ранило радиста, посыльного, у начальника связи А. Ф. Еськова разбило очки. Без них он, как слепой. Я находился на контрольной связи немного в стороне. Спешит комбат Жучков. С ходу предупреждает меня, чтобы следил за телефонной линией.
- Сделайте все, чтобы не было перебоев, - говорит он. - Вашего Воробьева вместе с командиром рации послал за другой.
После наставлений Жучкова направляюсь навстречу ожидаемой машине с радиостанцией. На взмыленной лошади из-за кустов, окутанных дымом, скачет связной из артполка. Спрашивает, где КП дивизии. Показывая ему направление, интересуемся:
- Что случилось?
Резко дергая повод лошади, связной выкрикнул:
- Огурцов нет! - и галопом поскакал на КП.
- Да-а, неважно складывается, - подумали мы, пригибаясь от проносившихся с воем мин.
Подъехал на Рыжке, как щепа, худущий, вечно торопливый политрук оперативного отдела.
- Братцы, нет ли чего проглотить, как волк, голодный, - заправляя льняные пряди волос под пилотку, заикаясь, обратился он.
Вытащил я из кармана кусок хлеба со шпигом, обсыпанный табачной пылью.
- Чем богаты, тем и рады. Сейчас не до обеда.
- И на том спасибо, - промолвил политрук, сдувая табак с хлеба и с жадностью откусывая.