— Ай-яй-яй, — расстроено качнул головой араб, — какая неприятность. Поверь, мне очень жаль, что так вышло. Взять его!
Затылок болел адски. Я дёрнулся, и запястья рванули тяжелые кандалы. Кандалы? Я распахнул глаза. Увидел темницу и сразу всё вспомнил и понял. Чёртов араб! Да и я тоже хорош, забыв о необходимости следить за стражей. Чем это они меня? Дубинкой или кистенём?
Я сидел на жидкой копне соломы, брошенной прямо на каменные плиты. Разведённые в стороны руки за цепи крепились в железные штыри, вделанные в стену. Я дёрнул правой рукой, левой — бесполезно. Ни оборвать, ни расшатать штырь. Даже моей силы на это не хватит. Тело раздето практически догола, остались лишь штаны, прикрывающие срам, да амулет на шее. Амулет? Точно! На нём же свойство неприметности. А может, сарацины просто не смогли его снять из-за короткой цепочки? Я засмеялся.
— Тише, не стоит привлекать внимание стражи.
Голос прозвучал по-арабски, и как-то устало что ли. Знакомый голос. Я повернулся на источник звука и сощурился, всматриваясь против падающего откуда-то сверху света.
— Назиф?
— Я, — вяло откликнулся сарацин.
Хм, тоже сидит на полу, под ним такая же охапка соломы, и даже руки закованы в такие же кандалы и разведены в стороны.
— А ты что тут делаешь?
Тот зябко передёрнул плечами, грязно ругнулся под нос, но всё-таки ответил.
— Эмир запомнил, кто тебя привёл. И когда я заступился за жителей, которых мне приказали собирать под видом твоих единоверцев, обвинил в предательстве.
Я невнятно замычал, переваривая услышанное.
— Мы давно уже с ним не ладим. К тому же он суннит, а я — шиит. Мы все чтим Коран, но по-своему. У вас, христиан, ведь то же самое. Я слышал рассказ, как ваши люди избили христианина-маронита лишь за то, что он отказался поцеловать руку вашему священнику. Да и с греками вы не в ладах. Да и со всеми, даже друг с другом, если честно.
Он сухо сплюнул на пол, и снова тихо выругался под нос.
— Извини, к тебе у меня нет претензий. Ты пытался выкупить единоверцев. Это богоугодное дело. Да и твой орден получше многих.
Разговор становился интересным. Голова, после наложенного исцеления, тоже саднила меньше, хотя я и не мог её пощупать, чтобы понять, не разбили ли мне затылок. Отступить побитой собакой в домен к Гавриилу я всегда успею. Смеяться надо мной никто, конечно, не будет, но Господи, как же стыдно.
— Так дело в том, что твой эмир суннит?
— Нет, — Назиф вновь поморщился, — эмир просто плохой и жадный человек.
Вдалеке послышались чьи-то шаги, и мой собеседник нахмурился.
— Странно. Время кормить узников ещё не пришло, а палача я ждал только завтра. Спешить эмиру некуда. Или он решил узнать, где стоят ваши люди?
Он требовательно посмотрел мне в глаза. Я отрицательно мотнул головой, скривившись от прострелившей её боли, и он понимающе усмехнулся в ответ.
— Не знаешь, ну хоть тут ему не повезло.
С отвратительно громким скрипом провернулась решётка, и внутрь шагнул стражник. Он бросил быстрый взгляд на начальника конюшен и уставился на меня. Долгую секунду я смотрел ему в глаза, и он шагнул ближе, разворачивая сжатую в кулак руку. На ладони лежала знакомая бронзовая монета.
— Тот, кто передал мне её, приказал передать, что готов освободить тебя сейчас или этой ночью. Утром придёт палач и станет поздно. И что мне делать с ним? — палец ткнул в сторону.
— Предатель, — яростно прошипел узник.
Стражник равнодушно смолчал.
— Что его ждёт?
— Завтра утром бывшего начальника конюшен повесят как предателя, продавшегося христианам. Эмир уже обвинил его в смерти патрулей стражи и приказал пустить слух, что он сменил веру.
— Что?! — яростно и бессильно взвыл Назиф, а потом разразился бранью. Стражник неспешно снял с пояса нож.
— Не шуми. Нас не услышат, но ты мешаешь.
— Назиф говорил, что пытался заступиться за людей перед эмиром.
Ассасин, или кто он там, кивнул.
— Знаю. Многие в городе не поверили обвинениям в его адрес, особенно среди старых воинов, но если я оставлю его в живых, он расскажет о том, что видел. Палачу все всё рассказывают.
— Ты сможешь освободить нас обоих?
— Нет. Я смогу вывести только одного.
— Выведи его.
— Нет.
Стражник не удивился моим словам, даже бровью не повёл, в отличие от вскинувшегося узника.
— У меня приказ, и я всё равно смогу вывести только одного, — пояснил он.
— Подожди, — торопливо зачастил Назиф, обращаясь ко мне, — не спеши. Я уже стар, и не цепляюсь за жизнь. Пожалуйста, позаботься о моей семье. После таких обвинений им здесь не жить. Пророком Иисусом прошу и Матерью Его, ты же тоже их чтишь. А он пусть меня убьёт. Или можешь сделать это сам, если хочешь утолить свою жажду мести моему народу.