Облокотившись на край крепостной стены, ограждавшей внутренние монастырские галереи, Франсуа и Колен наблюдали за приближением каравана. Они уже различали кричащие цвета плюмажа, которые ярко выделялись на фоне рыжих зрелых колосьев и бурых повозок, словно городская заносчивая пестрота бросала дерзкий вызов сдержанным тонам сельского пейзажа.
У подножия холма монахи разгрузили повозки, затем, закинув на спины тюки и свертки, стали подниматься по крутой отвесной тропинке, ведущей к монастырю. Часовые-монголы заняли позиции на крышах, башнях и колокольне. Похоже, приезд книготорговца обострил бдительность мамелюков. Один из стражников даже разглядел какого-то разведчика, рыскающего вокруг монастыря. Или это был всего лишь охотник?
Элегантный чужестранец вышел из густого кустарника, примыкающего к холму. Он почти не запыхался и в своих высоких башмаках со шнуровкой, не спотыкаясь, шагал по гравию легко и непринужденно, словно собрался на торжественный ужин. Бросил быстрый взгляд на Вийона и Колена, но сделал вид, будто их не увидел, возможно, его ослепил свет. Подойдя к воротам, стянул с головы пеструю шляпу и низко поклонился настоятелю. Затем достал из дорожной сумки бочонок, кинжалом подцепил крышку, опустошил содержимое — судя по запаху, это была водка — и, вскрыв двойное дно, извлек шкатулку, наполненную золотыми и серебряными монетами.
— Это вам за работу.
В трапезной, перед тем как усесться за стол, отец Поль представил вновь прибывшего. В честь ужина итальянец переоделся в домашний халат теплых цветов, отделанный бархатом. Он был расстегнут — явно не без умысла, — и присутствующие могли разглядеть шелковую рубашку с манишкой и верх волосатого мускулистого торса. При всей нарочитости в этом кокетстве было что-то элегантное. Юный Артабан обладал хорошим вкусом и умел выбирать для себя необыкновенные туалеты. А его знаменитые головные уборы были один экстравагантнее другого. Сейчас на голове у него красовался широкий черный бархатный берет. Край берета был заколот камеей из сердолика с изображением женской головки с римским профилем. Подлинный, из раскопок, поделочный камень времен Марка Аврелия был заключен в оправу современной работы из необработанного жемчуга с подписью венецианского ювелира. За край оправы выступало золотое литье, смешиваясь с волосами античной гетеры. И наконец, величественный вид флорентинца подчеркивали высокие каблуки, делавшие его выше по крайней мере на десять дюймов, из-за чего Франсуа вынужден был тянуть шею.
Вийон, никогда особенно не обращавший внимания на правила этикета, пытался тем не менее держаться пристойно. Хотя он любил притвориться неотесанным мужланом и порой вел себя как грубиян и невежа, в его физиономии побитой собаки было нечто притягательное. Под старой треугольной шляпой блестели насмешливые глаза, а уголки губ кривила сдержанная улыбка. Впрочем, возможно, это была врожденная деформация лица, а не усмешка, этого не знал никто.
Итальянец окинул взглядом Франсуа, пытаясь с первого раза разгадать, что скрывается за этой гримасой: в ней были и бравада, и чистосердечие, и память о пережитых страданиях, и — что совсем странно — доброта и приветливость, а еще вдумчивость и основательность. Он ожидал встретить надменного бунтовщика, который считает себя выше других, но перед ним стоял человек, не ведавший притворства и лицемерия, во Флоренции таких уже не встретишь. Путешественник поклонился, любезно протянул руку и представился:
— Федерико Кастальди, флорентийский торговец и посланник мессира Козимо Медичи.
Франсуа в свою очередь удивленно и недоверчиво разглядывал вновь прибывшего. Что означают эти неожиданные напоминания о ветвях великой династии Медичи? Возможно, это петли сети, которую на него накидывают?