— Выходит, его величеству нужны негодяи, так, монсеньор?
— Да, но негодяи образованные.
Франсуа кивнул головой, благодаря за комплимент. Он вернул экземпляр Res Publica Шартье, умолчав о том, что хорошо знаком с этим текстом и осознает его политическое значение не хуже, чем Людовик XI. В своем сочинении Платон описывает народ, которым во имя «всеобщего блага» правит монарх, имеющий больше власти и влияния, чем жрецы и богатые землевладельцы.
Вийон задумался. Амбиции молодого короля, стремящегося укрепить королевство, понять легко. Но какие цели преследует Фуст, обычный книгопечатник и книготорговец?
Епископ принялся барабанить по столу кончиками пальцев, на лице появилась недовольная гримаса. В растаявшем воске плавали свечные фитили. Их тонкие отблески плясали на прозрачной поверхности графина. Франсуа поднял голову, с дерзкой усмешкой покусывая губы.
— Скажите Людовику Благоразумному, что его верный слуга Вийон, хотя и очень занят, будет счастлив оказать ему услугу и отказывается от всякого вознаграждения.
Шартье тут же прекратил барабанить по столу, а недовольную гримасу сменила отеческая улыбка.
— Фуст и его зять собираются принять участие в большой ярмарке в Лионе. Твой приятель Колен будет ходить за ними по пятам. Как только король подпишет приказ о смягчении наказания, ты к ним присоединишься. Моя епархия даст тебе все необходимое, чтобы приманить этого книгопечатника. Еще вина?
Франсуа протянул стакан, напиток приятно зажурчал. Прелат и заключенный чокнулись с видом заговорщиков.
Опьяневший Франсуа с трудом сдерживался, чтобы не вскочить со стула и не пуститься в пляс. Опустив глаза, он всем своим видом изображал смирение и признательность, поглядывая на вышитую скатерть, остывшие блюда на подносах и на грудь священника — при каждом вдохе на ней вздымался ярко-алый крест. Он понимал, до какой степени Гийом Шартье его ненавидит. И завидует ему. Потому что из них двоих, сидящих сейчас в этой камере, по-настоящему свободным, безо всяких цепей и оков, был как раз Франсуа, он всегда был свободным.
Шартье резко поставил стакан и распрощался. Белый стихарь на мгновение застыл в дверном проеме, прежде чем прелата поглотили сумерки. А вдруг Вийону все это приснилось? Удастся ли ему обмануть виселицу? Стоит ли доверять словам этого чертова интригана? Все равно он останется под охраной. Впрочем, ради такого ужина можно заключить сделку с самим дьяволом.
В соусе еще плавало немного холодного мяса. Погасли свечи, и в камере стало совсем темно. Это было на руку Франсуа: нож для хлеба и две серебряные ложки можно было незаметно спрятать под лохмотьями.
По-прежнему стоя на пороге, тюремщик зевал от усталости. За стенами тюрьмы расползался ленивый туман, медленно перебираясь через крепостные валы. Наверху уже ясно можно было разглядеть вытянувшиеся в линию бойницы, подернутые ночным инеем. Над крышей донжона раздавались первые крики ворон. Вдалеке колокол звал к заутрене.
Франсуа Вийон еще не написал своей последней баллады.
Под напором ветра резко распахнулась дверь таверны. Водяные брызги и крупные градины намочили опилки и солому, которыми был устлан каменный пол. Заворчали собаки, взревели пьяницы, попрятались под столы кошки. Вдруг разгорелся огонь в очаге, и в красном отсвете заколыхались нечеткие тени. Раздались угрозы и проклятия. В дверях появился человек, с него стекала вода, а на шляпе и на плечах лежали градины, грубо обрисовывая их контуры. На какое-то мгновение он застыл неподвижно, не обращая внимания на царившее вокруг возбуждение, словно портрет во весь рост, вставленный в раму двери. Полы черного бархатного плаща развевались за спиной, как большие крылья. Два штриха словно прорезали этот бесцветный силуэт-призрак, столь неуместный здесь: тусклая безжизненная улыбка и чуть ниже — молочно-белый отблеск лезвия кинжала.
Человек в глубине зала улыбнулся: даже стоя спиной к двери, он понял, кто вошел. В руках он держал кувшин и стакан. Из фаянсового носика полилось темное, почти чернильного цвета вино с резким запахом.