- Надеюсь, что его там подержат, - пробормотала маленькая натурщица.
- Ему дали месяц.
- Всего месяц?
Старый лакей посмотрел на девушку. "Да, в тебе, пожалуй, больше прыти, чем я думал", - казалось, говорил его взгляд.
- Приняли во внимание, что он служил отечеству, - заметил он вслух.
- Жалко, что ребеночек умер, - сказала маленькая натурщица обычным своим бесстрастным тоном.
"Вест-министр" покачал головой.
- Я всегда знал, что он не жилец на этом свете. Покусывая кончик пальца белой нитяной перчатки,
девушка смотрела на уличное движение. Как бледный луч света, в темную теперь пещеру ума этого старого человека проникла мысль, что он не вполне понимает девушку. Ему в жизни приходилось определять ранг не одной молодой особы, и сознание того, что он не совсем уверен, к какому разряду ее отнести, было похоже на то чувство, которое, вероятно, испытывает летучая мышь, застигнутая врасплох дневным светом.
Не попрощавшись, девушка вдруг отошла от него.
"Ну что ж, - подумал он, - манеры у тебя не стали лучше от того, что ты живешь где-то там в другом доме, да и вид тоже, хоть ты и разрядилась в новое платье".
И он еще некоторое время раздумывал над странной пристальностью ее взгляда и неожиданным резким уходом.
Сквозь кристальную ясность потока вселенной можно было бы видеть, как в этот самый момент Бианка выходит из парадной двери своего дома.
Ее состояние экзальтации, трепетная тоска по гармонии - все это прошло. Странно переплетаясь между собой, ум ее занимали две мысли: "Если бы только она была леди!" и "Я рада, что она не леди!"
Из всех темных и путаных лабиринтов человеческое сердце - самый темный и путаный, а из всех человеческих сердец наименее ясны и наиболее сложны сердца людей того круга, к которому принадлежала Бианка. Гордость - простое качество, пока она сочетается с простым взглядом на жизнь, основанным на примитивной философии собственности; гордость перестает быть простым качеством, когда ее со всех сторон окружают сотни стремлений общественной совести и парализующих раздумий. Бианка твердо решила вернуть девушке прежнее ее место в доме, но гордость ее боролась сама с собой, а чувство собственности в отношении человека, который был ее мужем, боролось с благоприобретенными понятиями свободы, широты взглядов, равенства и хорошего вкуса. Душа ее была в смятении, разум восставал против самого себя, и Бианка, в сущности, действовала лишь из простого чувства сострадания.
Выйдя из комнаты отца, она, забежав к себе наверх, тотчас вышла из дому, и теперь быстро шагала по улицам, чтобы это чувство - быть может, из всех самое физическое, пробуждаемое тем, что мы видим и слышим, и требующее постоянной пищи, - не успело ослабнуть.
Она направилась на ту улицу в Бэйсуотере, где, как ей сообщила Сесилия, жила теперь девушка.
Дверь ей отворила худая, высокая хозяйка квартиры.
- У вас снимает комнату мисс Бартон? - спросила Бианка.
- Да, но сейчас она, кажется, вышла.
Хозяйка заглянула в комнату маленькой натурщицы.
- Да, ее нет. Но, если хотите, можете оставить записку. Если вам нужна натурщица, она не откажется, она, по-моему, ищет работу.
Присущая современному человеку потребность давить себе именно на больной нерв, была, по-видимому, не чужда Бианке. Войти в комнату девушки безусловно значило нарочно причинять себе боль.
Она осмотрелась. Какое полное отсутствие признаков духовной жизни! Ничего, что заставило бы предположить, что здесь работает хоть какая-то мысль - ничего, кроме потрепанного номера "Новостей". И тем не менее, - а, может быть, именно поэтому - комната выглядела опрятно.
- Да, она держит комнату в порядке, - сказала хозяйка. - Конечно, она ведь девушка деревенская - почти что моя землячка. - Ее мрачное, но совсем не злое лицо как будто искривилось в улыбке. - Кабы не это, я бы девушку, которая занимается таким делом, и не пустила к себе.
В ее голодном взгляде, устремленном на посетительницу, чувствовалась суровая душа сектантки.
Бианка написала карандашом на своей визитной карточке: "Если можете, зайдите, пожалуйста, к моему отцу сегодня или завтра".
- Будьте любезны, передайте это ей. Она поймет.
- Передам, - сказала хозяйка. - Я так думаю, она очень обрадуется. Я вижу, как она все сидит и сидит дома. Когда у таких вот девушек нет работы... Смотрите-ка, она валялась на кровати...
В самом деле, на красном с желтым, отделанном бахромой покрывале была вмятина от лежавшего на нем тела.
Бианка взглянула на кровать.
- Благодарю вас, - сказала она. - До свидания. Она медленно шла домой, и задетый больной нерв не давал ей покоя.
У садовой калитки стояла сама маленькая натурщица и не спускала глаз с дома, - казалось, она стоит здесь уже давно. Бианка переходила через дорогу, и ей отлично видно было юную фигурку, теперь очень аккуратную и подобранную. И однако что-то в этой девушке показывало, что она не "леди", - быть может, она была более изящна, но менее изысканна. В ней не хватало какой-то светской вышколенности, веры в правила, выработанные волей. Ее школила только жизнь с ее суровыми фактами. Это обнаруживалось в мелочах, которые могла уловить лишь женщина, и особенно во взгляде, каким она смотрела на дом, куда явно жаждала войти. Взгляд этот говорил не "Войти или нет?", но "Смею ли я войти?".
И вдруг она увидела Бианку. Встреча этих двух женщин очень походила на обычную встречу госпожи и служанки. Лицо Бианки, не выражавшее ничего, кроме легкого любопытства, казалось, говорило: "Ты для меня книга за семью печатями. И всегда была. Что ты думаешь и делаешь - этого я никогда не постигну".
У маленькой натурщицы лицо было растерянное, будто ее поймали с поличным, и, как всегда, бесстрастное.
- Войдите, пожалуйста, - сказала Бианка. - Мой отец будет рад вас видеть.
Она открыла калитку, пропуская девушку вперед. Ей стало чуточку смешно оттого, что она прогулялась зря. Даже этот маленький великодушный поступок ей не было дано совершить.
- Как идут ваши дела?
При этом неожиданном вопросе маленькая натурщица сперва было растерялась, но тут же взяла себя в руки и ответила:
- Очень хорошо, спасибо. То есть не очень...
- Вы увидите, что мистер Стоун сегодня несколько утомлен: он простудился. Не давайте ему, пожалуйста, много работать.
Маленькая натурщица пыталась набраться храбрости и хоть что-то сказать, но так ничего и не придумав, вошла в дом.
Бианка не последовала за ней, она пробралась в самый дальний конец сада, где солнце все еще лило лучи на грядку желтофиоли. Бианка нагнулась над цветами так низко, что ее вуаль коснулась их. Здесь трудились две пчелы, их дымчатые крылышки издавали жужжание; крохотными черными ножками они цеплялись за оранжевые лепестки, погружали крохотные черные хоботки глубоко в медовую сердцевину цветов. Цветы вздрагивали под тяжестью маленьких темных телец. Лицо Бианки тоже вздрагивало - оно склонилось совсем близко к пчелам, но те не прерывали своей работы.
Хилери, как было показано, жил скорее мыслями о событиях, чем самими событиями, и для него поступки и слова сами по себе имели мало значения, они интересовали его лишь в философском плане. Появление девушки на пороге комнаты мистера Стоуна испугало его. Но маленькая натурщица, которая всегда жила настоящим и знала только одну философию - философию нужды, - повела себя иначе. Все последние пять дней она, как спаньель, которого не пускают на его законное место, хотела одного: быть именно там, где сейчас стояла. Она до крови искусала губы и пальцы, сидя в своей комнате с ее ржаво-красными дверями; как только что пойманная птица, она билась крыльями о стены с голубыми розами на желтом фоне; тоскуя, она лежала на желто-красном покрывале, крутила в руках его бахрому и смотрела в пустоту полузакрытыми глазами.
Было что-то новое в том взгляде, который она бросила на Хилери. В нем уже не было прежнего детского обожания, он стал смелее, как будто за эти несколько дней она многое пережила и перечувствовала, и не одно перо упало с ее крыльев.