– Дело тут не в страхе, – буркнул Плакси, – а в ненависти, той самой, что копилась на протяжении столетий.
…На вторую ночь Корнуоллу удалось немного поспать. Правда, лучше бы он не засыпал. Стоило ему закрыть глаза, как начинался один и тот же сон без конца: он вновь видел голову, вернее, ее обезображенного двойника, колдовскую пародию, вырванную из действительности, но не ставшую оттого менее отвратительной. Испуганный, весь в поту, он просыпался, мало-помалу успокаивался, укладывался – и все повторялось заново. Опять ему мерещилась отрубленная голова, но уже не кошмарная, а такая, какой она была на самом деле: вот она лежит у огня, так близко, что искорки перепрыгивают на волосы, поджигают бороду, пламя охватывает лицо, волоски скукоживаются и рассыпаются один за другим; глаза выглядят так, словно в глазницы вставлены кусочки мрамора; рот перекошен гримасой, лицо как будто вывернуто набок, оскаленные зубы сверкают в свете костра, в уголке губ и на бороде высохшие струйки слюны. Лишь под утро Корнуолл заснул по-настоящему, измученный настолько, что даже кошмар с головой бессилен был помешать ему погрузиться в забытье.
Оливер разбудил его к завтраку. Он поел, стараясь, по большей части безуспешно, не глядеть на крест, что стоял, слегка покосившись, у подножия валуна. За едой разговаривали мало. Сборы были недолгими, и вскоре отряд продолжил путь.
Тропа, по которой они ехали, судя по всему, не собиралась превращаться в дорогу. Местность становилась все более дикой: глубокие лощины и овраги, по которым вилась тропа, переходили в узкие, каменистые долины, откуда раз за разом начинался изнурительный подъем на вершину холма, а далее снова шел спуск. Разговоры казались неуместными. Если кто-нибудь и произносил какую-либо фразу, то шепотом, не зная, чего страшится: то ли звука собственного голоса, то ли того, что его может услышать некто затаившийся в своем логове. По дороге не попадалось ни селений, ни вырубок – ни единого намека на то, что тут когда-то кто-то жил. По общему молчаливому согласию остановки днем не делали.
Миновал полдень, когда Хэл, обогнав остальных, подскакал к Корнуоллу, который ехал во главе отряда.
– Посмотри вон туда, – сказал он, указывая на небо над громадными деревьями, обступавшими тропу с обеих сторон.
– Ну и что? – спросил Корнуолл. – Какие-то точки. Наверняка птицы.
– Я слежу за ними уже давно, – пояснил Хэл. – Это не обычные птицы. Их много, и постоянно прилетают все новые. Стервятники вьются над мертвечиной.
– Должно быть, сдохла чья-нибудь корова.
– Откуда здесь коровы?
– Тогда олень или лось.
– Не один олень и не один лось. Там, где кружит много стервятников, смерть пожала обильную жатву.
– К чему ты клонишь? – нахмурился Корнуолл, натягивая поводья.
– Голова, – ответил Хэл. – Откуда она взялась? Взгляни, тропа вновь ведет под уклон, в лощину. Отличное местечко для засады. Живым никто не уйдет.
– Но каким образом тут мог очутиться Бекетт? – недоуменно произнес Корнуолл. – Через реку у башни он не переправлялся, следов его мы не видели – ни отпечатков копыт, ни кострищ. Если он угодил в засаду…
– Не знаю, – перебил Хэл. – Свое мнение я высказал, а ты решай как хочешь.
К ним подъехали Оливер с Плакси.
– Что происходит? – спросил Оливер. – Что-нибудь не так?
– Стервятники, – ответил Хэл.
– Не вижу никаких стервятников.
– Вон те точки на небе.
– Ладно, – проговорил Корнуолл. – Так или иначе, впереди мертвечина. Плакси, мне надо с тобой посоветоваться. Прошлой ночью, как раз перед тем, как нам подкинули голову, в темноте пела дудка…
– Темный Дудочник, – хмыкнул Плакси. – Я же тебе про него рассказывал.
– Да, но ты знаешь, как-то в суматохе позабылось. Кто он такой?
– Никому не известно. – Гном поежился. – Никто никогда его не видел. Он не показывается, только играет на своей дудке, и то редко, может пропасть на несколько лет. Он – предвестник беды, играет лишь тогда, когда должно случиться что-то нехорошее…
– Хватит говорить загадками. Что нехорошее?
– Голова – это нехорошее? – поинтересовался Хэл.
– Да, но то, что произойдет, будет гораздо хуже.
– Произойдет с кем? – спросил Корнуолл.
– Не знаю, – признался Плакси. – Никто не знает.
– Откровенно говоря, – вмешался Оливер, – эта дудка кое-что мне напомнила. Я все никак не мог сообразить, что именно, – так перепугался, что все мысли перепутались. Но сегодня, пока мы ехали, я догадался. Мне пришли на память две строчки из старинной песни, ноты которой записаны в манускрипте, что хранится в университетской библиотеке. В том манускрипте утверждается, что песня насчитывает добрую сотню столетий, быть может, она – древнейшая на Земле. Хотя откуда тому, кто писал манускрипт, было знать?..