Дунтов старался думать так быстро, как это позволял его разум. Хоть он уже и неоднократно слышал каноническую формулировку Закона социальной энтропии, но ни разу не пытался подробно изучить произведения Марковица. Тем более никогда не приходилось ему рассматривать закон с точки зрения его парадоксальности. Ему сказали, что следуя этому закону, любой акт, способный принести вред Порядку, служит на благо Хаосу. Ему никогда не приходило в голову, что Порядок — противоположность Хаоса — мог также хорошо служить Хаосу. До него еще не доходила полностью вся совокупность этого понятия, но именно его ограниченность и приводила его в странное состояние экстаза. Испытывали ли древние христиане аналогичные чувства по отношению к той самой сущности, которую они называли Богом? Было нечто невероятно вдохновляющее в мысли, что существует сверхъестественная сила, повелевающая всем, сила, которую можно использовать, но которую невозможно осознать. Каким же образом могла Гегемония эффективно противостоять Хаосу, когда сам факт противодействия служил ему самому?
— Я не понимаю, почему вы повторяете то, что все мы хорошо знаем, Главный Агент, — сказал Фелипе. Однако в его голосе ни на минуту не исчезало глубокое и спокойное уважение к Чингу, как будто он не сомневался, что у Главного Агента есть причина так говорить. Не потому ли, что Чинг всегда оставался Чингом…?
— Потому что, — продолжал Чинг, — мы должны помнить, что действуем внутри парадоксов, которые сами функционируют в гуще других парадоксов. Не подлежит сомнению, что живой Торренс является источником факторов Случайности в Совете. Ясно также, что убийство Торренса Братством породит другие Факторы Случайности в той мере, в какой оно вызовет подозрения Советников по отношению к Кустову. Вот вам очаровательный парадокс: с одной стороны смерть Торренса повысит уровень социальной энтропии. Однако, с другой — живой Торренс также является источником повышающейся энтропии. Именно в рамках этого парадокса мы и должны планировать нашу акцию.
— Мне кажется, — сказал Н’Гана, — что мы просто должны выбрать решение, которое вызовет максимальный Хаос. Ведь фундаментальная стратегия заключается в постоянных попытках внедрения Факторов Случайности в замкнутую систему Гегемонии — по крайней мере, до момента реализации проекта “Прометей”. Мы не можем следовать обоими путями…
— В самом деле, что же нам мешает? — сказал Роберт Чинг. — Мы оставляем Торренса в живых, и конфликт, который разгорается между ним и Кустовым, порождает факторы Случайности. А если мы решим уничтожить Торренса? А еще лучше — если бы Братство и Лига решили уничтожить его вместе? Сначала мы лишаем Лигу ее триумфа, спасая Кустова, затем мы, казалось бы, заключаем союз с ней и в то же время с Кустовым, потому что решаем вместе уничтожить Торренса: вот вам случайность в чистом виде!
— Больше не успеваю за ходом ваших мыслей, Главный Агент, — сказал Н’Гана. — Как же мы можем одновременно убить Торренса и оставить его в живых?
— Но мы не обязаны доводить до конца нашу попытку, — отвечал Чинг. — Хватит того, что мы сделаем вид, что хотим убить Торренса. Подумайте о возможных последствиях убежденности живого Торренса в том, что мы пытались убить его, а Кустова спасли! К тому же, если мы дадим Торренсу возможность спастись при попытке убить его агентами Лиги, а сами попытаемся убить его…
Едва заметные улыбки появились на лицах Ответственных Агентов. “Видимо, — сказал сам себе Дунтов, — они поняли, что он имеет в виду. Мне хотелось бы сказать то же самое о самом себе…”
На так ли уж мне это нужно на самом деле? Ведь есть вещи, которые лучше не знать…
Борис Джонсон пробрался на платформу заброшенной станции метро и при свете своего фонаря увидел, что Майк Файнберг уже на месте, нагруженный двумя металлическими бидонами, большой кистью и небольшой металлической коробочкой.
— Ри еще нет? — спросил Джонсон.
— Я его не видел, — отвечал Файнберг. — Я принес все необходимое, но без Ри ничего не получится. Я не в состоянии правильно сориентироваться в этих закоулках. Столько всяких переходов, а весь потолок покрыт пластиком. Как узнать, куда ставить заряд? А если Ри схватили Стражники?
— Это невозможно! — воскликнул Джонсон. — Во всяком случае, только не здесь. У Ри ведь не осталось почти ничего человеческого. Он в этом подземелье видит лучше, чем наверху. Но, если с ним что-нибудь случилось…
— Не беспокойтесь за меня! — раздался вдруг сзади свистящий шепот.
Джонсон резко обернулся в тот самый момент, когда призрачный силуэт Лаймана Ри появился из-за колонны. Этот человек и в самом деле передвигался как призрак!
— Тебе не стоило бы развлекаться таким образом, — сказал Джонсон. — В один прекрасный день ты можешь расстаться со своей шкурой…
Ри громко рассмеялся:
— Это стало у меня как будто второй натурой. Но перейдем к более серьезным вещам.
Под предводительством альбиноса они вскарабкались по крутой лестнице, которая вела в просторное помещение, раньше соответствовавшее верхнему этажу станции. Потолком ему служил тот самый слой блестящего пластика, который странно контрастировал с окружающем беспорядком. Наверху находился Музей Культуры. Тот самый.
Альбинос привел их к месту, где старинные турникеты отделяли станцию от выхода. Они перелезли через них, потом поднялись по нескольким ступенькам, которые неожиданно прерывались и исчезали в потолке: террористы уперлись в пол Музея. Ри приложил к нему ухо и молча прислушивался в течение нескольких секунд.
— Да, — сказал он наконец. — Все правильно. Мы под залом для собраний прямо под эстрадой. Слушайте! Начинает заполняться. Я различаю вибрацию от множества ног, за исключением того места, которое прямо над нами. Это значит, что именно здесь находится трибуна. Нам повезло, и мы прибыли во время!
Джонсон еще раз восхитился тонкостью слуха альбиноса и его безупречным знанием подземного мира. Гегемония заимела безусловно грозного врага, вынудив его укрыться в этих искусственных катакомбах.
— Что ж, прекрасно, — сказал Джонсон. — За работу.
Файнберг открыл один из огромных бидонов, обмакнул кисть в сероватую массу и начал обмазывать им пластиковый потолок.
— Это нитропластик, — объяснял он, не прерывая своего занятия. — Очень мощный и сохнет почти мгновенно.
Через несколько минут два или три метра поверхности потолка были покрыты полностью этим материалом. Файнберг отставил кисть и попробовал пальцем темно-серую поверхность.
— Ну, вот, готово, — сказал он. — Передай мне пожалуйста, часовой механизм, Борис.
Джонсон протянул ему небольшую металлическую коробочку. На одной ее стороне виднелся циферблат со стрелкой на другой — два острых металлических выступа.
Файнберг приложил часовой механизм к потолку, и он тотчас накрепко пристал к нему.
— Сигнал подается автоматически, — продолжал комментировать Файнберг. — Я могу установить механизм между нулем и часом. Что ты об этом думаешь, Борис?
Джонсон задумался. Речь Торренса должна была начаться, по реей видимости, через несколько минут. Скорей всего, он будет заниматься болтовней не менее часа. Надо было отрегулировать механизм таким образом, чтобы у них было время укрыться…
— Ну, скажем, полчаса, — сказ&ч он.
— О’Кей — отвечал Файнберг, повернув стрелку. — Теперь займемся рефлектором. Передай мне кисть и другой бидон.
И он закрепил какую-то резиновую деталь белого цвета на слое нитропластика.
— Прекрасное изобретение, эта штука, — сказал он, старательно покрывая раствором из другого бидона каждый сантиметр сухой взрывчатки. — Не знаю как она действует, но точно то, что она посылает в определенном направлении всю высвободившуюся в момент взрыва энергию. Торренсу достанется весь заряд. Вполне можно остаться здесь, рискуя лишь тем, что несколько осколков пластика оцарапают нам рожи. Но наверху все будет по другому… Они будут вынуждены выскребать потолок, чтобы собрать хоть что-нибудь из того, что останется от их Вице-Координатора!