— Что вас беспокоит, милорд?
Близился вечер, в просветы меж тучами пробивались лучи низкого уже солнца. Габорн подставил разгоряченное лицо прохладному ветру.
И ответил так же тихо, не желая, чтобы кто-нибудь услышал:
— Мы скачем навстречу большой опасности. И я хочу знать: как определить ценность жизни человека? По какому признаку я должен избирать одного и отвергать другого?
— Это несложно, — сказал Биннесман. — Вас мучает не вопрос избрания.
— Но как мне определять ценность жизни?
— В который раз вы говорите со мной о ценности жизни, — сказал чародей. — Вы оцениваете большинство людей выше, чем они ценят себя сами.
— Неправда, — возразил Габорн. — Мои подданные любят жизнь.
— Может быть, — сказал Биннесман. — Но как вы пытаетесь защитить слабого ценой собственной жизни, так и каждый здесь, — он кивнул в сторону собравшихся рыцарей, — отдаст свою жизнь за других.
Он был прав. Габорн охотно отдал бы жизнь, служа людям. Он с честью пал бы за них в бою и жил бы для них с честью во времена мира.
— Что вас беспокоит на самом деле? — спросил Биннесман.
Габорн сказал еще тише:
— Земля приходила ко мне во сне и грозилась наказать меня. Она сказала, что я должен избрать семена человеческого рода, не более того.
Охранитель Земли явно испугался. Нахмурясь, он перенес на Габорна все свое внимание. Даже придвинулся ближе.
— Поостерегитесь, милорд. Земля явилась к вам во сне, потому что наяву вы слишком заняты, чтобы прислушиваться к ней. Скажите мне как можно точнее — от чего она вас предостерегала?
— От… того, что я избираю слишком многих, — отвечал Габорн. — Она явилась мне в образе моего покойного отца и сказала, что я должен научиться принимать смерть.
Он не посмел признаться чародею, что не смирился до сих пор со смертью отца. Земля требовала от него невозможного.
Она велела ему ограничить размах, избирать для спасения только самые лучшие семена человеческого рода.
Но кто из людей лучше других?
Те, кого он больше всех любит? Необязательно.
Те, кто больше отдает миру? Но как определить, что ценнее — искусство певца, умение булочника выпекать хлеб или любовь обыкновенной крестьянки к своим детям?
Может, следует избирать лишь тех, кто умеет сражаться и в состоянии защищать других?
Как определить ценность чьей-то жизни? Он мог заглядывать в людские сердца, но сейчас дар Зрения Земли казался ему не только благом, но и бременем.
Он заглядывал в сердца и узнал, что старики, как ни странно, любят жизнь гораздо сильнее, чем молодые.
Он заглядывал в сердца, но куда реже, чем рассчитывал, обнаруживал там добродетель. Самые лучшие воины, в которых он так нуждался, зачастую вовсе не дорожили жизнью. Они любили кровь и власть. Добрые же люди обычно не умели владеть мечом.
Слишком часто, заглядывая в сердца, Габорн, как в случае с королем Ловикером, находил это зрелище невыносимым.
Как же отвернуться тогда от обыкновенного человека, который заслуживает спасения, но ничего не может предложить взамен: как тот хромой мальчик, например, или какая-нибудь одинокая старуха?
Биннесман сказал почти шепотом, чтобы никто не услышал:
— Вам угрожает серьезная опасность, милорд. Служить Земле нужно в точности так, как она требует. Иначе она отнимет у вас свою силу.
Он нахмурился, долго молчал, не сводя глаз с Габорна.
— Возможно, я ошибся, — сказал он наконец. — Когда вы получили силу избирать, я просил вас быть великодушным. Но мне следовало предупредить вас о том, что быть слишком великодушным — тоже опасно. И теперь вам, может быть, придется отказать некоторым из тех, кого вы уже избрали… Вы думаете об этом?
Габорн закрыл глаза, стиснул зубы. Он не мог принять необходимость смерти.
— Милорд! — крикнул сэр Лангли, показывая на гребень холма, расположенного в двухстах ярдах южнее пруда.
Над полями в той стороне вился коричневый парок, всползал на холм, словно пламя распространялось по сухой траве. Но огня не было видно, и пар этот не был похож на дым.
Трава и кустарник не горели, они шипели, бледнели на глазах и поникали. Вот коричневая дымка подползла к высокому дубу, и кора его тотчас начала трескаться. Листья пожелтели и посыпались вниз. Зашипела и съежилась омела, свисавшая с ветвей. Васильки у подножия дерева утратили свою синеву, стали серыми.
Затем ядовитая дымка поползла по склону вниз.
Биннесман нахмурился, провел рукой по бороде.
Габорн со все возрастающим ужасом следил за движением дымки.
— Что это? — спросил он.
— Не знаю… — сказал Биннесман. — Должно быть, какие-то разрушающие чары, но о столь сильных я и не слыхивал никогда.
— А для людей они опасны? — спросил Габорн. — Не убьют ли они наших лошадей?
Биннесман вскочил в седло и поскакал к холму. Габорн, хоть и не испытывал ни малейшего желания касаться мерзкого тумана, поспешил за ним.
Подъехав ближе, он учуял запах смерти и разложения. И сразу же ощутил губительное воздействие дымки. Стоило раз вдохнуть, как силы начали покидать его, невзирая на все дары. Голова закружилась, Габорну стало дурно. «Как же эта дымка влияет на обыкновенных людей?» — подумал он. И посмотрел на Биннесмана.
— Ох! — невольно вскрикнул Габорн.
Чародей внезапно стал выглядеть старее, чем был, морщины на его лице сделались глубже, кожа посерела. В седле перед Габорном сгорбился совершенно больной и измученный человек.
Тут подъехали остальные рыцари. Габорн посмотрел на их лица. Но ни на кого больше, к его удивлению, дымка не оказала столь ужасающего воздействия, как на них с Биннесманом.
— Простите меня за все сомнения, мой король, — хрипло сказал Биннесман. — Вы были правы, что так спешили в Каррис. Сила вашего восприятия растет и уже превзошла мою. Мы должны уничтожить существо, которое произвело эту скверну, кем бы оно ни было.
Габорн добрался до вершины холма и с опаской посмотрел на юг. Перед ним раскинулись полностью оголенные леса. Чернели скрюченные ветви деревьев. Над серой мертвой травой тонкими струйками вился пар.
Земля страдала. Он ощущал ее боль всем своим существом.