Мани не показывался несколько минут, а затем, поддерживаемый двумя своими товарищами, значительно медленнее, чем он спускался, поднялся наконец из расщелины. У девочки, которую он держал на руках, прижимая к телу, вся голова была в крови, на ней почти не осталось волос. Она слабо дышала и была без сознания.
Завернув ребенка в свой плащ, Мани бережно держал ее на руках, даже когда забирался в седло.
– Теперь покажи нам дорогу, – сказал Тома.
В пятидесяти шагах от них на толстом стволе поваленного грозой дерева сидел огромный серый волк, который находился там все время, пока могиканин спускался в расщелину, а потом поднимался наверх. Но путники не видели его и заметили присутствие зверя лишь в тот момент, когда он спрыгнул со ствола, немало перепугав их, а затем, довольный и успокоенный, удалился легкими прыжками. Грегуар и Мани проводили его долгим взглядом. Маркиз, смотревший в это время в другую сторону, ничего не понял и только обернулся на шелест ветвей которые сомкнулись за убегающим зверем.
– Мани! Боже мой! Как тебе это удалось? – схватившись от удивления за голову, прошептал Грегуар на певучем, но немного резком языке индейцев, прежде чем сесть в седло.
– Мой народ носит имя волка, – с гордостью ответил индеец. – Волк привел меня сюда.
– Мой друг, я тебя прошу, мы оба прекрасно знаем, что волки не разговаривают! – хриплым голосом прошептал шевалье.
На этот раз Мани ответил ему по-французски:
– Этой ночью ты не видишь звезд на небе. Но они все же там есть…
– Господи, Мани… – пробормотал Грегуар, сдаваясь.
Он резко дернул поводья, подпрыгнул в седле и пришпорил лошадь облепленными снегом сапогами.
Небо время от времени прояснялось, и на нем появлялись светлые прогалины, голубевшие среди снежно-белых облаков. Шум и движение в лесах заглушалось северным ветром, который непрерывно дул в сторону замка, обдавая гладкие стены снегом. Метель продолжалась уже несколько дней и ночей.
Они стояли снаружи, возле ступеней широкого крыльца, на котором суетились слуги, и Марианна, похоже, не собиралась приглашать его войти в дом. По причине, которую Грегуар не хотел знать и которая, признаться, не очень-то волновала его, девушка встретила молодого человека во дворе. На самом деле шевалье сразу догадался, почему она стояла там, ожидая его, но не придал этому никакого значения.
В конце концов, это было не важно.
Главное заключалось в том, что он сейчас находился рядом с ней, мог чувствовать ее присутствие, слушать ее, любоваться ею. И она говорила с ним не только словами, но и глазами, своим телом и жестами, излучая человеческое тепло, наполнявшее его счастьем, несмотря на холодность, с которой Грегуара принимали в Менде. Казалось, он чувствовал не только то, к чему мог прикоснуться или увидеть глазами, но и нечто другое, что витало вокруг них, – неосязаемое и необъяснимое, хрупкое и очень нежное, словно неуловимый луч солнца.
Они неспешно прогуливались по садовым аллеям, в который раз проходя по одним и тем же дорожкам. Марианна, одетая во все темно-красное, в сапожках и перчатках, в плаще, подбитом лисьим мехом с рыжим и серым оттенками, выглядела потрясающе. У нее была та же прическа, что и в тот раз, когда Грегуар впервые увидел ее, – непослушные волосы девушки были немного стянуты и подчеркивали нежный овал лица. На шевалье был длинный темный кожаный плащ с высоко поднятым воротником. Низко надвинув треуголку, он, казалось, полностью погрузился в свои мысли.
Сначала он рассказал ей, как они нашли маленькую девочку, полумертвую от голода, холода и страха, а потом поведал намного более таинственную историю о ее брате, несчастном Луи, по поводу которого Грегуар впоследствии задал основную часть своих вопросов на ученом совете, проходившем в гостинице Лаффонта. Он спросил у девушки, рассказывал ли ей об этом Жан-Франсуа, который в нем участвовал, и о каких соображениях шевалье граф упоминал.
– Не столько о соображениях, сколько о фактах, как я надеюсь, – поправился Грегуар.
Он вспомнил зал, где проходило обсуждение, и его стены, украшенные деревянными панелями (которые, кстати, единственные вызывали более или менее теплые чувства во время этого мероприятия). Грегуар не забыл ни выступления капитана дю Амеля, ни сурового заключения интенданта, еще больше остудившего и без того холодную атмосферу совета.