Всадник поблагодарил крестьянина и поехал вдоль деревни. Его сопровождал лай собак, которые начинали лаять громче, когда незнакомец проезжал мимо их подворья. Украдкой посматривая по сторонам, он видел, как короткие занавески на окнах осторожно отодвигались и на улицу просачивался желтоватый свет.
В это же время странное, похожее на тень существо спускалось с холма, скользя по сухой траве, прилегшей к земле, а потом стало пробираться за домами, словно призрак, который иногда казался большим, иногда коренастым и даже сгорбившимся. Оно производило не больше шума, чем шелестевший в ветвях ветер. Его тяжелое, мощное дыхание заглушалось шумом, доносившимся из домов, и, возможно, собаки лаяли скорее на неясного призрака, чуя его запах, а не на всадника, который спокойно продвигался по деревне. Кто знает, возможно, именно поэтому нервничал его конь, а отчаянный лай собак вовсе не пугал его.
Всадник обогнул холм, затем спустился со склона и уверено направился к дому, стоявшему на окраине деревни. Он не заметил, что следом за ним ползла неясная призрачная тень, извиваясь, как змея, и иногда замедляя ход, чтобы сравнять свою скорость со скоростью человеческого шага. Эта тень двигалась с кошачьей грациозностью, время от времени замирая на какой-то миг, проползая под стенами домов, огибая серые камни и издавая при этом любопытный скрежещущий звук.
Наконец она подошла к дому, и, когда распахнулась дверь, тень была от него всего в нескольких шагах. Из открывшейся двери хлынул свет, послышался детский плач, и в дверном проеме можно было увидеть женщину, сидевшую недалеко от порога. Она тут же вскочила, выбежала из дома и бросилась в объятия мужчины, спустившегося с коня. Мужчина и женщина стояли так довольно долго. В доме плакал ребенок, которого пытались убаюкать. Затем послышался приглушенный смех и счастливый возглас женщины, обнимавшей мужчину. Она быстро поцеловала его и отстранилась, потому что на пороге показался крестьянин, одетый в саржевую рубаху. Он вышел во двор, взял за поводья коня и повел его в хлев, находящийся в смежной с домом пристройке. Затем крестьянин снова подошел к двери, подождал, когда женщина и всадник войдут в дом, и закрыл за ними дверь.
В этом доме, судя по всему, не было собаки. Но псы из соседних дворов продолжали неистово лаять.
Призрак, скрывающийся в кустах неподалеку, от досады заскрежетал зубами.
Сто раз Грегуар представлял себе этот момент и всегда не только предвкушал радость от встречи с Марианной, но и боялся ее. На самом деле все вышло не так, как виделось ему в тревожных снах, – реальная встреча была куда более волнующей и нежной. Казалось, что эти долгие семь месяцев разлуки, словно по мановению волшебной палочки, исчезли, просто испарились. А все, что произошло с ним за это время, – его несчастья, хлопоты и душевные муки, – превратилось в неясное воспоминание, в отрывок кошмарного сна, который теперь воспринимался как нечто нереальное. И этой волшебной палочкой стало одно-единственное письмо, обладающее магической силой.
Марианна сияла от счастья, в ее глазах блестели слезы радости, и казалось, что она не верила в происходящее и боялась, что все это только иллюзия. Но девушка быстро отбросила сомнения, прогнала страх и, нежно улыбнувшись, положила руки на грудь Грегуара. На ней была простая одежда и обувь: неброское, скромное платье и мужские кавалерийские сапоги, свидетельствующие о том, что она находится здесь тайно, без сопровождения, и что в этом месте никто ничего про нее не знает. Все это он мог прочитать в ее глазах: и понимание опасности, которую ей удалось избежать, и жажду приключений, живущую в ее сердце.
В какой-то момент они вдруг вспомнили о том, в какой обстановке находятся. Это не был гостиничный номер, снятый за деньги, – они сидели возле очага очень скромного домика, стены которого были выложены из камня и дополнены деревянными перегородками. Вся роскошь этого жилища состояла в том, что в окнах его поблескивали мутные стекла, а пол был сбит из сосновых досок. Хозяева дома доброжелательно поглядывали на своих гостей и широко улыбались. Мужчина избегал смотреть глаза Грегуару, а женщина качала на руках сонного ребенка, прижимая его к своей большой, полной молока груди.