– Не приближайся! – крикнула Марианна. – Пожалуйста, Жан-Франсуа!
– Ты меня не расслышала? Они хотят, чтобы я тебя убил, моя милая сестричка! А я даю тебе жизнь, я спасаю тебя, Марианна!
Она скатилась с кровати, сделала несколько шагов к двери, но Жан-Франсуа преградил ей путь. Достав из кармана ключ, брат показал его, как бы дразня ее, а затем снова спрятал. На его лице застыло болезненное выражение, как будто он переживал пытку и невообразимо страдал. Внезапно голос графа обрел ясность, и он заговорил непререкаемым тоном, как будто речь шла о непреложных фактах:
– Ты мне нужна, Марианна… Когда я вернулся из Африки, больной и изнуренный, именно ты исцелила меня, и никто другой. Чувствовать твое присутствие рядом с собой, видеть беспокойство в твоих глазах необходимо мне, как воздух. Когда твои руки отогнали от меня демонов лихорадки и я перестал видеть во сне кошмары, твое лицо, Марианна, явилось мне прежде всего остального. Ты не знаешь, не можешь знать, через что мне пришлось пройти, чтобы снова видеть тебя рядом…
В глазах девушки появился ужас. Она вскочила.
– Я тебе неприятен? – захрипел Жан-Франсуа и снова резко двинулся в ее сторону. Она заметалась, поднесла руки к вискам, которые пронзала боль, и ринулась назад к кровати.
– Неужели все из-за этого? – продолжал говорить Жан-Франсуа, указывая на пустой подвернутый рукав, свисающий с его плеча. – Но это пустяки, не беспокойся, сестренка. Тебе не придется больше обо мне заботиться. Теперь все будет по-другому. У меня есть средство заполучить тебя! Смотри!
Он расстегнул рубашку, под которой оказался кожаный корсет, плотно облегавший его торс. Потом, вынув из ножен кинжал, граф одним ударом разрезал тесемки.
– Никто об этом не знает! Никто, кроме Сардиса и меня! Видишь?
Марианна усилием воли пыталась заставить себя смотреть на него, но ее веки вдруг отяжелели и начали слипаться. Чувствуя, как в крови разливается болезненный жар, она простонала:
– Чем ты меня напоил?
Девушке показалось, что она произнесла свой вопрос достаточно громко, но почему-то не услышала собственного голоса. И только безумные слова брата продолжали звенеть в ее ушах.
– Смотри! Все будет как прежде!
Из корсета, открытого, словно панцирь какого-то странного существа, показалась правая рука, вся в редких волосках. Испещренная шрамами кожа обтягивала изломанные кости и странно выгнутый локоть, что, вероятно, позволяло графу сгибать и придерживать руку у спины, пряча ее в крупных складках корсета.
– Пойдем со мной, Марианна, ты увидишь…
Девушка понимала, что ей навряд ли удастся произнести хоть слово, и все же попыталась сказать, что предпочла бы умереть, чем уехать вместе с ним, или чего он там от нее хотел. Жан-Франсуа приблизился к сестре, и его огромная, словно размытая, фигура накрыла ее. Но она уже ничего не чувствовала. Как будто издалека ей слышался собственный голос, который произнес, что отец убьет его, когда вернется домой, а брат засмеялся в ответ и, к ужасу Марианны, сказал, что скорее уж он убьет отца!
Она обмякла, уверенная в том, что смерть ее близка, и испытала огромное облегчение. Она бормотала имя Грегуара де Фронсака, надеясь, что ее душа сейчас улетит прямо к нему.
Тома д'Апше прибыл в замок Сент-Альбан ближе к вечеру. Он едва сдерживался, чтобы не рассказать всем радостную весть, переданную ему тайно для Марианны от имени некоей дамы из Менда, которая, к сожалению, не смогла сообщить эту новость сама.
Заплаканной графине и ее сыну, который слушал его с непроницаемой маской на лице, маркиз намекнул, что у него есть новые подробности по поводу исчезновения шевалье де Фронсака, пропавшего вслед за своим другом-индейцем, когда они попытались опровергнуть выдвинутые против них обвинения.
И мать-графиня, и молодой граф сделали вид, будто поверили ему. Затем маркизу вежливо сказали, что сейчас неподходящее время для сведения счетов, и не стали его задерживать. Он решил дождаться графа Моранжьяса, которого обо всем предупредили, пока он был в Лангоне на лечении. Граф должен был вернуться поздно вечером, чтобы попрощаться со своей умирающей дочерью.
Глава 18
На дорогах, ведущих к деревням, и на труднопроходимых лесных тропах раздавался гулкий топот копыт. Это мчались галопом лошади, которых гнали на большой скорости, чтобы побыстрее преодолеть горы. Всадники скакали молча, и только восходящая луна взирала на тех, кто ехал поодиночке или группами по наезженным дорогам или по бездорожью, пытаясь сократить расстояние.