— Ах, черт вас возьми! — перебил его де Ларош-Боассо, внезапно развеселившийся. — Да деритесь со мной оба! Очень я буду бояться молокососа, воспитанного трусливыми монахами, и беззубого старика, который вздумал еще раз обнажить свой заржавевший обломок шпаги! Давайте, говорю я вам, вместе или порознь, я сражусь с вами обоими, нападайте хоть прямо сейчас!
— Выйдем, — сказал Леонс. — Поединок не должен проходить при даме.
— Она была бы только рада, — бросил Ларош-Боассо, но тут же добавил: — Выйдем.
— К вашим услугам, господа, — произнес де Моньяк с поклоном.
Эта нелепая сцена разозлила Кристину. Ее судьба казалась ей страшной, но это была ее судьба, и девушке не хотелось, чтобы еще кто-то расплачивался за совершенную ею ошибку.
Она быстро встала и, отстранив сестру Маглоар, желавшую ее удержать, сказала повелительным тоном:
— Останьтесь, господа! Прошу вас!.. Приказываю вам! Если мое слово в этом доме еще имеет какой-нибудь вес, то здесь не будет никаких поединков!
Все трое остановились и после минуты колебания медленно приблизились к молодой хозяйке.
— Ради бога, господа, выслушайте меня, — продолжала Кристина. — И вы Леонс, мой лучший друг, и вы, кавалер, мой преданный защитник, я благодарна вам за вашу заботу, но я не хочу, чтобы из-за меня вы сражались с мосье де Ларош-Боассо. Барон доказал, что в точности исполнил то, за что я обещала награду. И он эту награду получит. Я не хочу, чтобы о графине де Баржак говорили, будто она не держит своего слова.
— Но Кристина, — возразил Леонс, — этот человек отзывался о моем дяде и обо мне в выражениях самых оскорбительных!
— Он оскорбил честь рода де Моньяк! — подхватил кавалер.
— И прибавьте, господа, — добавил де Ларош-Боассо с издевкой, — что я ни одного слова не беру назад.
Кристина продолжала, обращаясь к Леонсу и де Моньяку:
— Если вы захотите сразиться с бароном по своим личным причинам, то вы должны сделать это в другое время и в другом месте! — сурово заключила Кристина. — Здесь, в моем замке, не место для сведения личных счетов, а защищать мою честь, еще раз повторяю, вы не должны!
Она по очереди отводила в сторону каждого из противников барона и, казалось, прибегала к самым убедительным доводам, чтобы заставить кавалера и Леонса отказаться от своего намерения. И тот, и другой сдались наконец на ее просьбы, но было нетрудно угадать, что они воспользуются первым же случаем, чтобы возобновить ссору.
К Ларош-Боассо вернулось его прежнее хладнокровие, едва он заметил, что мадемуазель де Баржак добилась своей цели.
— Благодарю, моя прелестная, — сказал он, улыбаясь, — вы благородно держите свое слово! Позвольте мне питать надежду, что ваша честность станет началом менее враждебных чувств к… будущему владельцу замка Меркоар.
С этими словами он поцеловал ей руку.
— Владельцу замка Меркоар… — повторил Леонс. — Рано вы осмелились так себя назвать, милостивый государь. Мадемуазель де Баржак зависит от опекунов разумных и строгих, которые позаботятся о том, чтобы ее необдуманная клятва была отменена. Я полагаю, что отцы Фронтенакского аббатства не дадут совершится этому браку, найдя тому подходящую причину.
— В самом деле? — Кристина посмотрела на юношу с насмешливой грустью. — Ну да, если монахи преследуют в этом деле свой интерес…
— А что если интересы монахов и ваши собственные интересы пересекутся? — продолжал Леонс.
— Черт возьми! Они уже сговариваются! Не забывайтесь, юноша! — рявкнул барон. — Вспомните, что дела фронтенакских монахов не так уж хороши, если не сказать совсем плохи! Некий епископ недавно им порядком пообстриг когти. Я их не боюсь; увидим, кто из них осмелится выступить против меня. Уж не дряхлый ли старец-аббат, почти впавший в детство, неспособный двинуться от подагры и ревматизма, который одной ногой уже в могиле? Или, быть может, доблестный защитник монастыря, гордость общины, ловкий, осторожный, красноречивый отец Бонавантюр? К несчастью, это светило в настоящую минуту несколько померкло: святой отец, обвиненный в убийстве маленького виконта, сидит под замком в собственной келье, из которой он, вероятно, вскоре перейдет в мрачную темницу.
— Вы рано торжествуете, барон. Никто не в силах предвидеть будущее, — заметила сестра Маглоар.
В установившейся на несколько минут тишине все отчетливо услышали лошадиный топот и людской говор во дворе замка. Побуждаемая беспокойством, а может быть, и каким-то предчувствием, монахиня вышла из гостиной осведомиться о причине шума. Из окна, выходившего во двор, она увидела носилки, перевозимые лошаками, и нескольких слуг, едущих верхом. Одного взгляда на носилки было достаточно, чтобы глаза монахини наполнились радостью. Она бросилась в зал. Заметив ее оживление, присутствующие обратились к ней с расспросами, но не успели еще получить ответа, как дверь отворилась вновь и слуга торжественным голосом доложил: