Легри почувствовал, что сбился с пути, и поспешил успокоить раздраженного шталмейстера.
— Вы меня не поняли, милостивый государь, — сказал он льстиво. — Богу известно, что у меня и в мыслях не было унижать кавалера де Моньяка! Я только не могу понять, каким образом человек, так долго участвовавший в войне, один из храбрейших воинов Морица Саксонского, мог привыкнуть к спокойной жизни в этом замке. О вас часто говорят в других местах, кавалер де Моньяк, и мне известно, как вы храбро держали себя в сражении при Фонтенуа двадцать лет тому назад.
Сражение при Фонтенуа, упомянутое Легри, было, как знали все в Меркоаре, слабой струной кавалера. Он, обыкновенно молчаливый, всегда охотно рассказывал об этой кровопролитной схватке, в которой ему довелось участвовать. В этот раз произошло то же самое.
— Да, молодой человек, вам сказали правду: я был при Фонтенуа, и немногие видели то, что видел я, потому что сражение было ужасное, и тех, кто участвовал в нем, осталось теперь уже немного…
И кавалер начал нескончаемый рассказ о маршах и контрмаршах французов до сражения, о храбрости и искусстве Морица Саксонского, о значительной роли, которую сыграл королевский дом в выигрыше сражения. Достославная эпопея еще не подходила к концу, когда они дошли до прогалины; несколько человек, вооруженных ружьями, прятались за деревьями; это была линия стрелков.
Тотчас кавалер перестал говорить и вспомнил о своей обязанности по отношению к госпоже. Когда он стал искать глазами, у кого бы ему спросить, где она, лесничий, по-видимому, имевший право командовать охотой в этой части леса, вежливо приблизился.
— Господа, — сказал он шепотом, — вам не следует стоять на виду; вы можете потревожить зверя, который спрятался в этой чаще.
— Хорошо, хорошо, — отвечал кавалер, отступая на несколько шагов, — мы ищем графиню де Баржак и барона де Ларош-Боассо; где они теперь?
— Они сейчас проехали лес и должны быть у Четырех Углов.
Моньяк, сделав знак Легри, хотел отправиться в назначенное место, но лесничий остановил его.
— Не сюда, кавалер; вы расстроите стрелков и рискуете получить пулю… Барон решительно запретил переходить эту границу; вам надо идти через Красный Холм.
Моньяк подавил вздох; но он слишком хорошо понимал благоразумность этих распоряжений, а потому не мог игнорировать их и, вернувшись, предложил Легри пойти в обход.
Тот охотно согласился. Дорога была довольно долгой, поэтому Легри через некоторое время вежливо спросил:
— Разве вы не будете продолжать ваш рассказ, который так сильно заинтересовал меня, кавалер? Вы остановились на том, что ваш наваррский полк приготовлялся атаковать пост у ветряной мельницы.
Получив напоминание о своих подвигах, кавалер продолжил рассказ. Но теперь он был рассеян, озабочен, беспрестанно осматривался вокруг и часто останавливался, чтобы прислушаться. Это стало причиной того, что он запутался в бесчисленном множестве бесполезных подробностей; но неприятель все еще держался, когда оба охотника дошли до перекрестка, который назывался Четырьмя Углами.
Там они опять нашли линию стрелков. На самом перекрестке несколько слуг стерегли лошадей барона и графини де Баржак; но начальник охоты и хозяйка отправились в лес пешком, по словам слуг, уже более полчаса назад.
— В какую сторону они свернули? — спросил кавалер.
— Я не знаю, — отвечал егерь, в тоне которого было что-то насмешливое. — Мне показалось, однако, что они поднимались на гору Монадьер.
Кавалер внимательно посмотрел в ту сторону; на склонах горы деревья становились редкими, а на вершине ее растительности и вовсе не было; одни голые камни. К несчастью, белое, неподвижное облако закрывало верхнюю часть горы и не позволяло различать человеческих фигур на этом расстоянии.
— Гм, — сказал Легри кавалеру после минутного молчания. — Я думаю, что нашим охотникам не худо бы поторопиться… Тучи, собирающиеся на горе, обещают грозу к вечеру.
Но кавалера не тревожили подобные признаки; у него была другая забота. Он не знал, в какую сторону направить, свои поиски. Вдруг в отдалении послышался выстрел. Он был сделан на горе, в той ее части, что была окутана облаком.