«Решительно, она его не любит!» — подумал барон. Но тотчас ему пришло в голову, что Кристина могла его обманывать или, что было еще вероятнее, обманываться сама.
— Но я осведомлялся о мосье Леонсе, — продолжал он настойчиво, — и уверяют, что ваше обращение с ним имеет совершенно особенный характер… Даже то, что вы не осведомились о его здоровье, после того как выказали ему такое компрометирующее участие…
— Разве я не видела, что этот невинный поступок могли истолковать против меня?.. Но это правда, Ларош-Боассо, — прибавила Кристина с каким-то увлечением, — я чувствую в присутствии Леонса какое-то замешательство, неловкость, которых никто другой на свете не внушает мне. Он серьезен и умен, и его оценки моих поступков важны для меня.
Это признание в уважении, конечно, не пришлось по вкусу Ларош-Боассо, которой продолжал с презрением:
— Как вы доверчивы и простодушны! Я вижу, Кристина, что вы уже запутались в тех интригах, которыми окружены. Эти бенедиктинцы, присвоившие себе неограниченную власть над вами, хотят использовать вас в своих честолюбивых планах и уже расставили сети, в которые вы тут же угодили. Поверьте мне, не без причины этот молодой человек постоянно попадается на вашей дороге, искусно придумано впечатление, которое он производит на вас, и этот темный заговор, кажется, скоро будет иметь успех. Племянник хитрого Бонавантюра занял в вашем сердце гораздо большее место, чем вы думаете; он это знает и тщеславится этим, что я сам могу засвидетельствовать.
Кристина вдруг выпрямилась, ее черные брови нахмурились.
— Что вы говорите, барон? — спросила она. — Леонс в вашем присутствии хвастался… моим предпочтением? Заклинаю вас честью дворянина, отвечайте мне откровенно!
— Я не утверждаю, что он хвастался этим, — неопределенно произнес Ларош-Боассо, — но я могу уверить вас, что этот дерзкий простолюдин питает относительно вас дерзкие надежды, а эти надежды ваша снисходительность к нему достаточно оправдывает.
Кристина молчала; она была сильно взволнована.
Наконец она успела взять себя в руки и сухо сказала:
— Все эти предположения не имеют смысла… Пожалуй, вздумают распорядиться мною без моего согласия… Но если когда-нибудь осмелятся на это покуситься… Но право, — продолжала она, обратив свой гнев против самого Ларош-Боассо, — почему вы так навязчиво расспрашиваете меня об этом? Чем это может касаться вас, позвольте спросить?
Барон счел случай благоприятным и, придав своему голосу и взгляду самое страстное выражение, сказал:
— Можете ли вы спрашивать меня об этом?
Графиня де Баржак потупила глаза и покраснела, но быстро сумела скрыть замешательство:
— Прочь все эти сентиментальные глупости! Разве мы здесь затем, чтобы говорить о пустяках? Начальник волчьей охоты произносит патетические речи вместо того, чтобы начинать охоту! К волку, к волку! Мы и так уже потеряли много времени!
Она быстро стала подниматься в гору, а барон пошел за нею, довольный и исполненный надежд. Во-первых, Кристина не рассердилась на него из-за этого якобы случайно вырвавшегося у него признания, а во-вторых, его намеки на возможную интригу бенедиктинцев и Леонса, очевидно, все-таки запали в душу гордой девушки. Пока он радовался своему успеху, Кристина спросила его:
— Барон, а вы позаботились поставить одного из лучших стрелков в овраге Вепря?
И она указала на глубокий ров, проходивший по склону горы.
— Я… я не подумал об этом, — растерялся Ларош-Боассо.
— Непростительная ошибка! Мои люди должны были вам сказать, что этот овраг служит убежищем для всех зверей, выгоняемых из Сожженного леса, когда они хотят спастись от охотников. Это самый важный пункт; мой отец это знал: на всех охотах это был его пост, где он убил несколько вепрей, отчего этот овраг так и назван.
— Вы могли бы, милая Кристина, поучить многих охотников, которые воображают себя очень искусными, — отвечал барон, — но в то время, когда овраг Вепря имел такую важность, эта местность, может быть, была совсем другой. Например, прежде лес, бес сомнения, доходил до самого оврага, а теперь их разделяет открытое пространство в сто шагов. Крупный зверь, который хотел бы добежать до оврага, непременно был бы замечен охотниками, поставленными на рубеже леса.
— Неужели вы думаете, что матерому волку не придет в голову прилечь на живот и, под покровом тумана, ползком добраться до оврага? Уверяю вас, что этот волк умеет совершать вещи куда более удивительные.