– Не покатит! – отрицательно мотнул головой лагерный приятель. – Согласен отдать только лично господину Баграмяну. Взамен на гарантию моей жизни.
– Не будь наивным! – попытался я немного его отрезвить. – Кто ж тебе Карасюка простит, глупыш?! Про покушение на меня даже не упоминаю. Я-то лично совсем не злопамятный! Как и все истинные интеллигенты. Тем более в третьем поколении.
– Да кто он такой, чтоб за него предъявлять?! – затараторил, распаляясь, Грин. – Карасюк не из наших был! Не блатной! Ни разу даже не сидел! Завхозишко с литературным бзиком – в «Вечерке» всем журналистам жопу лизал, чтоб хоть иногда печатали его глупую муть! Шизофреник по жизни!
– Ты еще про его жену из скромности запамятовал, – усмехнулся я.
Странно все же – до чего некоторые люди за жизнь держатся! А ведь на том свете наверняка интереснее и лучше. По крайней мере, хочется так думать.
– А о Тамарке и говорить нечего! – заявил Грин. – Сучка по жизни! Со всеми подряд спала! Потому и детей не было! Димка больше у себя в академии находился, чем дома. Подвал для него милее стал, чем трехкомнатная квартира! Гадом буду!
– Не обольщайся – уже давно им стал! – заметил я, поднимаясь из кресла. – Надоел ты мне, браток. Тенгиз, пойдем на кухню кофейку попьем. А с клиентом Цыпа пусть беседует. Ему в кайф базары по душам.
– Нет, я останусь, – буркнул племянник шефа контрабандистов.
Видно, опасался, что Цыпа может и утаить полученную информацию о камушках.
Я давно уже зафиксировал сей знаменательный факт: южане делятся на две, диаметрально противоположные, категории. Одни доверчивы и беспечны до натуральной дурости, а другие подозрительны и осторожны до полного неприличия.
– Ладушки! Желаю хорошо повеселиться! – Я ушел на кухню и прикрыл за собою дверь.
Никакого удовольствия от Цыпиной «работы» я ни разу не испытывал. Каждому свое.
Кухня была довольно просторной и ухоженной. Даже ковром аккуратно застелена. Успокаивающих зеленых тонов. Старательно берег, оказывается, свои нервы Грин. Ну, сейчас они ему весьма понадобятся. Все до последней клетки. И то навряд ли он долго сможет выдержать Цыпино «собеседование».
Я отыскал в настенном шкафчике банку растворимого боливийского кофе и поставил турку с водой на зажженную газовую плиту. Чтоб не возиться с перчатками, намотал на руку кухонное полотенце. А если совсем уж честно – просто перчатки в «бардачке» «мерса» забыл. Ну, и ничего особенного. Не окажись вдруг полотенца, воспользовался бы личным носовым платком. Он-то всегда при мне. Так что, по-любому, свои отпечатки я бы ментам в подарок не оставил.
– Евген! – призывно донесся из гостиной ликующий голос Цыпы.
В комнате царило оживление. По довольной морде соратника я понял, что его старания дали позитивный результат.
– Глянь, Евген! – Цыпа торжествующе указал на лужицу перед креслом Грина.
– Ну и что? – поморщился я. – Саданул в печень – его и стошнило. И чему тут радоваться?
– Ты внимательно глянь! Изумрудами блюет, козел!
И верно. Около дюжины зеленых камушков, каждый величиной с добрую горошину, бесхозяйственно валялись на запачканном ковре. Он тоже был густотравяного цвета, поэтому я не сразу и заметил их.
Тенгиз, брезгливо морща свой благородный «греческий» нос, собрал изумруды и удалился в ванную комнату. Обмывать добычу, наверное.
– Цыпа, найди какой-нибудь тазик, а я сейчас другу нашему ситному знатное питье сварганю. Махом вывернет наизнанку!
На кухне вылил кипяток из турки в двухлитровую эмалированную кастрюлю, добавил молока из холодильника и вбухал туда всю банку кофе. Подумав, плеснул в кастрюлю еще добрую порцию огуречного рассола. Пробовать образовавшуюся гремучую смесь на вкус не стал. И так ясно – голимый яд получился.
Уговаривать Грина пить это пойло не пришлось. После Цыпиных процедур он явно потерял уже желание и способность сопротивляться. Слабак оказался. Я на его месте еще бы пяток минут покочевряжился для приличия, чтоб перед смертью не потерять уважение к самому себе.
Как и предполагал, после моей кастрюли Грина буквально вывернуло наизнанку. В предупредительно подставленный Цыпой тазик хлынул настоящий изумрудный дождь. Счастливые глаза Тенгиза сверкали не хуже ограненных камушков. Он уволок драгоценный тазик в ванну, удовлетворенно бормоча что-то гортанное на своем армянском наречии.
Лишившись богатства, из-за которого он убил двоих и личную жизнь поставил на карту, Грин потерянно уставился в пространство. Взгляд его стал пустым и бессмысленным. Такой обычно появляется у человека одновременно с пулевой дыркой в голове. А вот у Грина почему-то появился раньше.