– А помнишь, на прошлой неделе мы скамейку на Лысой разломали, чтоб трон тебе сделать? – вставил слово Сергун. – Вот, наверно, они и рыскают в поисках виновников.
– Слово-то какое – виновников! Еще скажи – преступников! – рассердился Колобок. – А я вот сейчас пойду и сразу две скамейки в дровишки превращу! Из принципа!
– Сегодня опасно, – оглянулся из-за плеча на лесной массив Цапля. – Могут поймать и всыпать по первое число.
– А я никого не боюсь! – покраснел Колобок, невольно все же бросив настороженный взгляд на близкие сосны и кусты. – Ну, да черт с ними! Отложим возмездие на завтра. Кстати, сообразим что-нибудь получше, чтоб подперчить пресную жизнь мушкетерам!
Домой я возвращался в сумерках. Уже почти полгода я жил у своего дяди-пенсионера. Мама отправила меня к одинокому родственнику, уехав в годовую командировку в Чехословакию преподавать русский язык и литературу.
Дядя Юра не проявил особого восторга, узнав о планах сестры, но встретил меня довольно гостеприимно – родная кровь как-никак.
Ему не пришлось раскаиваться. Много хлопот я не доставлял. Без лишних слов ходил по магазинам, прибирался по дому. Глаза не мозолил – то в школе, то на улице где-то пропадал. Львиную долю присылаемых мамой денег я расходовал на куртки, рубашки и джинсы. Дядя был старой закваски. Почти несменяемой одеждой до выхода на пенсию у него была замасленная спецовка, в которой он всю сознательную жизнь простоял у кузнечного молота, выковывая узлы к тракторам, а во время войны – к легендарным танкам «Т-34». В период восстановления народного хозяйства снова вернулся к тракторам.
Привыкший воздержание принимать за принцип, он малейшее излишество считал чуть ли не нарушением общественного порядка.
– Но пойми, дядя, – во время одного из дебатов заметил я. – Все, особенно молодежь, хотят выглядеть не серой массой, а индивидуумами, заметными личностями, в конце концов. Кому нравится подойти под стих поэта: «Серые и мелкие людишки бегают и прячутся от жизни»?
– Вон у меня в шкафу висит спецовка и черная пара. В них я проходил больше десятка лет и не был серым людишком, – обиженно поджал губы дядя Юра.
– Был! – усмехнулся я. – Потому-то и замуж, наверно, за тебя ни одна не пошла.
– Просто с жиру все вы беситесь, вот что! – резонно, как ему казалось, сказал дядя, отступая из гостиной в спальню. Тему о своем холостячестве он всегда старательно избегал, и я, давно приметив дядину слабость, нередко пользовался этой темой, как беспроигрышным козырем в разгар словесной баталии.
Вот и двор моего дома. С сожалением взглянув на уже пустующие скамейки под тополями, на свет уличных фонарей, я шагнул в полутемный подъезд. Дома скучно, но все ребята разошлись, и ничего не поделаешь. Почему-то вспомнились мальчишки на поляне. Что они сейчас делают? Может, все еще в лесу? Ночью, наверно, там сейчас жутковато...
Поднявшись на третий этаж, позвонил. Послышалось шарканье шлепанцев, щелкнул английский замок, и показалась лысоватая голова дяди Юры.
– Поздно, племяш, гуляешь. Ужин-то остыл давно. Сам подогревай.
Я лежал на диване, натянув одеяло до подбородка. В комнате не было холодно; просто, укутавшись, я легче засыпал. А спать, как всегда, не хотелось. Я где-то читал, что в Польше есть чудак, который обходится без сна уже более десяти лет – и ничего. Чем же он занимается? Мне бы так не удалось. Если бы не увлекательные сны, жить было бы еще скучнее. Наверно, и я найду когда-то свою «точку преткновения», дело, которое займет все мои силы и разум; но пока – торичеллиева пустота.
Мысли обратились к школе. Даже зависть берет – такое множество «правильных» одноклассников. Они твердо знают свою дорогу после получения аттестата и уже сейчас заранее готовятся к ней, расчищают дорогу от острых камней, ставят предупреждающие знаки на поворотах, чтобы потом катить на высшей скорости без аварий и задержек к намеченной цели...
Взять хотя бы Лешку, что сидит на первой парте перед столом учителя. Непредставительный из себя: невысокого, даже прямо скажем – маленького роста, голова, как репка, с острым носом и черными чудными глазами. Эти глаза чуть ли не завораживали собеседника. В их глубине бьша заискивающая теплота и одновременно холод насмешки, энергия энтузиаста и вялость человека, которому уже все надоело, мудрая печаль «всепознавшего» сфинкса и бесшабашность рубахи-парня. В общем, как загадка «неопознанных летающих объектов»: чем больше думаешь и вникаешь – тем больше непонятного и загадочного. Я случайно знал будущую Лешкину дорогу. На первой парте сидел потенциальный киносценарист из первых величин.