Черепков вскинул на меня свои рыжие глаза. В бегающих, неестественно блестящих зрачках отражалась интенсивная борьба ангела с дьяволом. Победил, как и следовало ожидать, последний – причем уже в первом раунде. Слаба и уязвима человеческая натура, как ни прискорбно это констатировать. Рог алчности так же легко пробивает защиту души, состоящую из законов морали и добродетели, как спецназовский пистолет «гюрза» насквозь дырявит любой армейский бронежилет. Даже самый тяжелый в семнадцать килограммов.
– Гражданин Коновалов на этап в СИЗО не уйдет, обещаю, – как совершенно окончательно принятое решение, хриплым, но уверенным голосом заявил сержант. – Когда получу денежное вознаграждение? Или, как вы изысканно-цинично изволите называть, «гуманитарную помощь»?
«Гляди-ка, – мысленно подивился я такой неожиданной культурной речи мента. – По ходу, сержантишко в свободное от службы время русских писателей-дворян почитывает. Скорее всего – Тургенева или графа Толстого».
Вслух же сказал иное:
– Валюту получишь сразу, как только благополучно решишь проблемку с Григорием. Кстати, у тебя уже народились какие-нибудь варианты данного решения? Дельце необходимо весьма грамотно слепить, чтоб комар носа не подточил. Думаю, самоубийство будет вполне реально-убедительно выглядеть, так как миляга Григорий обвиняется сразу в двух мокрухах. Это голимая «вышка». Решат, что у него просто крыша задымилась и он наложил на себя руки, чтоб не мучиться в ожидании смертного приговора... Логично?
– Безусловно, Монах, – осклабился Черепков, но улыбка вышла какой-то натянуто-напряженной из-за судорожно дернувшегося несколько раз левого века. «Явный неврастеник и психопат», – тут же поставил я медицинский диагноз собеседнику не хуже какого-нибудь дипломированного эскулапа психотерапевта.
– Уверен, что справишься и не сдрейфишь в последний момент? – не скрывая ноток сильного сомнения, поинтересовался я, внимательно всматриваясь в сержантские глаза. Нервный тик у него уже прошел, и он ответил прямым твердым взглядом, несколько поколебав этим мои врачебные выкладки о нем.
– Все будет в полном ажуре, драгоценный Монах, – спокойно заявил мент, чему-то криво усмехаясь. – Чужая жизнь не имеет для меня ни малейшего значения. В позапрошлом году был командирован в Чечню, охранял в Моздоке наш фильтрационный пункт. Много чего пришлось там насмотреться...
– Не скромничай, Иван Гаврилыч, – понимающе подмигнул я старшему сержанту, хотя с огромным удовольствием врезал бы ему сейчас кастетом в челюсть. – Небось не только насмотреться, но и поучаствовать кое в чем пришлось?.. Признайся добрым друзьям, землячок.
– Это уж как положено. Если б не пачкался в кровушке как все, то меня бы моментом свои же в распыл пустили. Свидетелей ведь не одни вы оставлять не любите... Се ля ви, как говорят потомки Бонапарта и Бальзака.
– Ладушки. Вижу, что мое беспокойство напрасно – дело в надежных лапах профессионала, и положительный результат акции предопределен. Когда у тебя следующее дежурство в изоляторе?
– Завтра в день заступаю. Буду на работе до девятнадцати часов. Предполагаю, что у меня после смены уже появятся интересные для вас новости. Так что приготовь доллары, дорогой Монах.
– Весьма оперативно, земляк, хоть ты служишь вовсе не опером, – с легким юмором похвалил я сержанта, потрепав его в знак личного расположения по мощному, коротко стриженному загривку.
Мент мигом вывернул башку из-под моей дружеской, но нелегкой длани, недовольно скривившись конопатой мордой. Печально, но приходилось констатировать, что Черепков такая же тупая неблагодарная скотина, как и большинство людишек. Вот Цыпа всегда отвечает на подобные мои товарищеские знаки поощрения широкой радостной улыбкой, обнажая в избытке чувств чуть ли не все свои тридцать два острых зуба. Со стороны, правда, это выглядит не слишком приятно, даже децал жутковато – как дикий звериный оскал. Но это совершенно ошибочное восприятие. Просто, когда улыбается, у соратника сильно задирается верхняя губа, создавая неверное впечатление злобности и жестокости,– такая вот у Цыпленка странноватая конституция лица. Таким манером работают его лицевые мышцы то бишь.
«Как нет рыбы без костей, так нет людей без недостатков», – еще в прошлом веке очень верно подметил один импортный мыслитель. А может, в позапрошлом – точно уже не помню, признаться.