Аодх невнятно вскрикнул, побежал к ним. Он заливался слезами, показывал осколок и тыкал себя пальцами в грудь. Вот, вот я, казните!
Мать обернулась. Тут же всё поняла. Выпустила намятое ухо, обняла сразу обоих и тоежь расплакалась.
Отец выглядывал из ремесленной, держа в руках заготовку для снегоступа. Дедушка закрывал утиный хлевок…
Поздно вечером, когда все улеглись и затихли, Аодх пригрелся под боком у старшего брата. И впервые за долгое время уснул спокойно и крепко.
Он ещё не умел понять: как того ни желай, минувшее не вернётся. Клади новое начало на пепелище былого — вот единственный путь.
Чашу отец склеил яичным белком. Она и теперь отсвечивала голубыми боками, красуясь рядом с божницей. Пеньки в шутку называли её братиной…
В гостях
Зеленец, куда вёз подарки Пенёк, назывался просто и хорошо: Житая Росточь. Сразу видишь сильное ключище, занятое богатой, крепкой семьёй. Там, где тёплое дыхание вара давало бой многолетней зиме, туман клубился стеной. Сероватые клубы неспешно ползли вверх, утекая в низкие облака.
— Светелко, — окликнул Жог.
Он даже остановился. Светел подбежал, с готовностью кивнул:
— Не пойду в мыльню с ними, атя.
— И ты, Скварко, — продолжал отец. — Воробьи машисто живут, лакомо, не нам верста. Могут ласково принять, но и загордовать могут…
— Звигуры, — пробормотал старший, выговорив прозвище хозяев так, как предпочитали они сами, на андархский лад.
— Вот именно, — кивнул Жог. — На вас моя надея, ребятки.
Светел повернулся идти, но всё-таки буркнул:
— Что же в гости звать, чтобы смеяться потом.
Жог несильно шлёпнул его концом кайка пониже спины:
— А ты, как придём, покрепче молчи. Особенно когда котляры наедут. И леворучье своё, смотри, не очень оказывай.
Глаза у Светела стали круглые.
— Не то заберут?..
Сквара нахмурился:
— Мы им так заберём…
Брови у него были длинные и прямые, гладкие у висков и пушистые к переносью. Оттого хмурился он грозно, по-взрослому. Светел привычно и крепко надеялся на заступу старшего брата, но в этот раз вдруг подумалось: «Ознобише, поди, тоже так сказывали…»
Пенёк твёрдо приговорил:
— Горшок котлу не товарищ! Мы никогда царям обязаны не были, а нынешним царевичам и подавно. Ни мехами, ни кровью. И сирот, чтобы котлярам с рук сбывать, у нас не ведётся, не наш это обычай. Просто… Тебя нам вверили, чтобы на Коновом Вене возрос. Вот велик поднимешься, сам за себя и решишь. А до тех пор зачем людям языками болтать?
Светел кивнул с облегчением. Отец был, по обыкновению, прав.
— Хорошо, атя.
Жог, спохватившись, окликнул:
— Скварко! Штаны новые вздень!
Когда-то давно, когда ещё светило солнце, Берёга Звигур приехал в правобережье на большой торг. Привёз жену Обороху и младшего на ту пору сынка. Они уже знали, что судьба Лыкасику — котёл, царская чадь. Мать баловала его, как умела. И допестовалась беды: дитятко подавилось тестяным шариком, варенным в меду. Женщина растерялась, начала уже выть… Суровая Ергá Корениха, Скварина бабушка, перехватила у неё малыша. Да так ловко тряхнула, что шарик выкатился наземь.
После оказалось, что Воробей доводился кровником Деждику, давнему другу Пенька.
С тех пор левобережная семья водилась с правобережной. Съезжались, правда, хорошо если раз в год, если у кого-то опять ладили торг.
Походников заметили издалека. В тыне распахнулись ворота, Берёга Воробей сам вышел навстречу.
— Здорово в избу, — как подобало, приветствовал его Пенёк.
— Поди пожалуй! — ответил Берёга.
Они обнялись.
Тёплый воздух целовал щёки. В кожухах понемногу делалось жарко. Братья Опёнки смирно стояли у саночек. Утишали Зыку, чуявшего других кобелей. Зыка, сердитый не только в труде, нёс хвост копьём. У себя расправу держал — и здесь утвердится, если задирать станут.
Народу во дворе было полным-полно. Из-за спин хозяев и гостей любопытно выглядывали чернавки.
Глаза разбегались от обилия чужих лиц, но Лыкаша Светел высмотрел и узнал сразу. Тот, ровесник Скваре, выглядел крепким, гладким, холёным. Не диво. Сколько помнил Светел, Обороха всё вздыхала, глядя на сына, всё подкладывала ему кусочки послаще. В чужой, мол, сторонушке кто же сироте поднесёт?.. Небось совсем окормышем стал бы, но в котёл таких не берут.
Хозяйка тоже выбежала во двор. Упыхавшаяся, с набрякшими веками. Звигурова земля была добрая, кругом дома ни снега, ни грязи, бросай валенки, радуйся босиком. Так ведь нет. С голыми пятками шастали одни чернавки. Хозяйка, понятно, первая выхвалялась достатком. Даже у хлóпота стояла в красных сапожках.