А ждать ли порядка в стране, если праведный царь с ближним домом пропал в небесном огне, покинув державу отцов на третьестепенных царевичей, занятых грызнёй из-за венцов?
Кербоге внимали жадно, мужчины смеялись, девки повизгивали. Речи скомороха словно приоткрывали дверцу в незнакомый и яркий мир. Там стояли большие города, а в них жили невиданные здесь люди: властолюбивые вельможи, бесстрашные воины, святые жрецы…
Волей-неволей поглядывали на Воробыша. Уже завтра все разъедутся по домам, в обычную жизнь. Необыкновенного мира из рассказов Кербоги причастится только Лыкаш. Назовётся новой ложкой в котле. Получит настоящее андархское имя. Натореет в умениях, о которых даже не слышали в Левобережье. Таков котёл! Сиротки становятся полководцами, выходят в советники при державноимённых мужах. Может, всего через несколько лет и Лыкасик встанет на службу к кому-нибудь из высокостепенных людей, о ком так складно бает заезжень… И страшно, и завидки берут!
Братья Опёнки стояли поодаль, прижавшись под одной широкой рядниной. Понятно было не всё. Только то, что вечерять из своих припасов странникам навряд ли придётся. Тех, кто веселит народ складными разговорами, да к угощению не позвать?..
Несомненно, потешники были бы рады немедля затеять хоть малое представление, зарабатывая пироги и подарки. Однако непогода разошлась уже так, что начало заметать даже двор.
Лыкасик продержался у скоморошни дольше иных.
— А кочет плясать будет? — спросил он Кербогу.
Братья навострили уши. Они тоже разок видели на торгу, как под звуки дудочки прыгал, кружился, задирал лапы петух.
— Нет, — покачал головой Кербога. — Такого не держим.
— Был один, да слопали, пока сюда топали, — засмеялась девчушка.
Северной речью отец с дочерью владели очень неплохо. Хотя на лицо были, как и Гудим, чистые андархи.
— Ну-у… — разочарованно надул губы Воробыш.
Ему хотелось, чтобы на его праздник собралось всё самое дивное и знаменитое, что на свете ведётся.
Когда почти все разошлись, Опёнки наконец подобрались ближе к возку.
— А вы почто? — не слишком ласково повернулся к ним Кербога. Теперь было видно, что он и правда устал. Куда сильнее, чем объявлял вслух. Хорошо, если не всю ночь погонял оботуров, опаздывая на веселье. — Других дел нету, опричь как глазеть?
Сквара вытряхнул забитую снегом ряднину.
— Да мы не глазеть пришли, — сказал он. — Мало ли, с дороги чем пособить… Вы с дедушкой старые, а девка соплива.
Девчонка фыркнула:
— Сам сопуля!
Сквара фыркнул в ответ:
— Не сопуля, а сопливец. Толку не знаешь по-нашему, а туда же, браниться.
Вожак скоморохов прищурился, взгляд был зоркий и пристальный.
— Да вы дикомыты никак? — спросил он затем. — То-то, смотрю, и хижа вам нипочём! Долго добирались?
— Не, — сказал Сквара. — Две седмицы всего.
— А прозываетесь как?
Сквара ответил гордо:
— Опёнками, лыжного источника сыновьями, Жога Пенька. Меня Скварой хвалят, а его Светелом.
— Братья, что ли? — удивился Кербога. — Вот уж схожи так схожи!.. Прямо близнецы, бровь в бровь, глаз в глаз… Слышь, меньшой, твоя мамка в Андархайне часом не гостевала?
Светел вздрогнул. Сквара нахмурился, дерзко проворчал:
— Мамка дома сидела. А вот отец, случалось, гостил.
Он не по всякому поводу открывал рот, но, если уж открывал, мало никому не казалось.
Кербога так хлопнул себя по бедру, что с мокрых штанов полетели брызги.
— Тебе, парень, на роду означено глумцом быть! А поехали с нами?
Он настолько легко и весело произнёс эти слова, что невозможное на миг стало возможным.
— Не, — помотал головой Сквара. — Я лыжи буду уставлять, как атя.
«А я — всех лечить», — добавил про себя Светел, но думалось ему совсем про другое. Уехать со скоморохами. Увидеть далёкие города. Побывать в самой что ни есть коренной Андархайне, близ Фойрега. А вдруг где-нибудь там…
«Вот велик поднимусь…»
Кербога же с пробудившимся любопытством разглядывал стоявших перед ним мальчишек. Одинаковыми у братьев были разве только пятна под глазами и на щеках. Покусы мороза, где плящей зимой меховая харя примерзала к живой коже. Старший, худоватый, но сильный, доброго плетева, выглядел истинным северянином. Прямые волосы цвета чёрного свинца, нос с тонкой горбинкой, белая кожа. Глаза под строгими бровями — очень светлые, впрозелень голубые, точно камни верилы. Паренёк был так хорош, что его не портила ни челюсть, немного выдвинутая вперёд, ни даже шрамик в левой брови, отчего та казалась надломленной. Младший… Рыжаком его нельзя было назвать. Однако волнистые кудри вместо обычной желтизны горели дивным огненным золотом: гнездари называли такие волосы рудо-жёлтыми, а дикомыты — жарыми. И глаза были не карие, не ореховые, переливались густым медовым расплавом…