Меня уверяют, что император изволит отбыть завтра. Нессельроде в таком случае выедет только двумя днями позже. Я рассчитываю ехать в один день с ним, с той разницей, что вынужден буду всякую ночь спать, по приказанию врача. Сие письмо я вручу господину Марченко с просьбою отправить его тебе с первой же почтою, которая отправится, вероятно, из Варшавы еще прежде моего прибытия. Без сего ты будешь некоторое время без известий от меня, что может тебя встревожить. Здоровье мое поправляется, но мне еще надобен уход, и я решился следовать предписаниям господина Форане, коему в высшей степени доверяю. Вчера получил я письма из Парижа, от Шредера и от Воронцова. Последний совершенно счастлив оказаться среди всех своих родных, ибо отец Михаила тоже в Париже. Не знаю, говорил ли я тебе, что и Мария Бальмен сейчас в Париже.
Константин. Варшава, 5 ноября 1815 года
Вот я и в Варшаве, после шести дней скучного и утомительного путешествия. Спал я только две ночи, без чего был бы, я думаю, все еще на сих дурных дорогах. Впрочем, состояние здоровья моего не потребовало более частых остановок, и чувствую я себя довольно сносно. Надеюсь, что в течение пребывания нашего тут я окончательно поправлюсь. Варшава мне особенным образом напоминает о нашем батюшке. Я нашел здесь многих лиц, кои вспоминают о нем с удовольствием и отнеслись ко мне с великою дружбою. Повстречал я и многих наших прежних знакомых: Пака, Веселовского, кривляку Корсаковского, брата Виленского епископа, и проч. и проч.; но я не видал ни одной дамы из Вильны, а может быть, я их и не узнал, они, должно быть, несколько переменились. Был я на блистательном балу, который князь Адам давал императору. Поскольку я не танцую, то развлекался болтовней с прежними моими знакомцами. И подлинно наслаждался я тем, что вижу нашего доброго императора, коего не видал с самого Дижона. Он был так добр, что заметил меня и подошел ко мне с тем ангельским видом, каким он один обладает. Невозможно не обожать его, и я почитаю себя воистину счастливцем, оттого что мог сопровождать его в течение нескольких лет во время столь важных событий и быть свидетелем того воодушевления, какое возбуждал он повсюду, где только появлялся.
Александр. Москва, 25 ноября 1815 года
Лестно быть кавалером ордена государя, который так мало церемонился, чтобы снять с Мюрата его корону, а с нею и голову. Это называется: одним ударом двух зайцев. Ай да мой Фердинанд! Вспомнил меня, вспомнил, что у него в 1805 году так мало было надежных слуг, что бедный Булгаков днем работал для Татищева, а ночи сидел у маркиза Чирчелло, работая для короля. Признаюсь тебе, что приятно носить заслуженный уже орден. Я должен был тогда его получить, но боялись, как бы Алькье, посол Франции, что-нибудь не заподозрил. Трактат 1805 года 10 сентября, который Татищев подписал, а составил я, вместе с Полетикою, обеспечивает мне сию награду. Кстати, милый мой, не забудь, что мне надобно словечко от графа Нессельроде для дозволения носить этот крест. Теперь можно терпеливее ждать попасться в Лазари и Маврикии. Говори что хочешь, а Январь[152] не испортил бы никакого году. Славный орден. Давай больше крестов. У Кости грудь широкая, богатырская. Людвиг, дважды вдовец, обязательно должен был дать тебе какой-нибудь крест или же шкатулку в 25 000 франков. Но он не таков, как наш Фердинанд, который одной рукою расстреливает изменников, а другою награждает честных людей, в то время как Ней еще жив. Но ежели король будет медлить повесить Нея, тогда Ней повесит короля. Мерзкое отродье! Я в восхищении, что ты дал друзьям Ванише и Шредеру кисеты для табака. Наташа совершенно это одобряет, а мешку, право, стоит принадлежать таким курильщикам и таким приятелям.
Ты говоришь мне о Тургеневе. Увы, я довольно его знаю, его достоинства и недостатки. Это письмо не через него шло, боясь, чтобы он, в своем любовном бреду[153], не сделал бы ему какое иное употребление.
Константин. Петербург, 6 декабря 1815 года
Наконец-то, милый друг, я здесь! Меня уж отделяют от тебя только двести лье, и они скоро останутся позади, как только окажусь я в моей маленькой коляске. Я тут уже два дня. Ты хочешь, верно, знать, надолго ли. Я на то не надеюсь и того не желаю, да только мне надобно уладить несколько мелких дел, и после того стану я счастливейшим человеком в мире в объятиях брата, коего люблю больше жизни. Не буду говорить тебе ни о радости, какую испытал я, обняв нашего благодетеля, ни о ласковости, с какою он и жена его меня приняли. Сохраню это для разговора с тобою по приезде моем. У Тургенева, и правда, голова кругом идет, но это не мешает ему быть лучшим в мире малым. Я разыскал свои ящики и сам их отправлю. Я провожу жизнь на бегу, был у Пушкиных, кои нас подлинно любят. Повстречал я здесь моего друга по армии, добрейшего Полетику, который во что бы то ни стало желает ехать в Москву со мною.