Константин. Москва, 17 сентября 1817 года
Петербургские гости начинают съезжаться, князь Трубецкой, генерал Розен уже здесь, казаки вступили вчера. Сейчас получено известие, что вся правая сторона Черной Грязи, как ехать из Москвы, сгорела; слава Богу, что мост и почтовый дворец, который мы только что отстроили, уцелели.
Александр. Село Белицы, 18 сентября 1817 года
Отчего загорелось, никак добраться не мог; была ночь, все спали, даже караульные, которых я велел высечь в присутствии целой деревни. Меры взяты, чтобы вперед избавиться от подобных бед; но эта потеря невозвратная. За строением дело не станет: лес и люди есть, тотчас примутся работать. Я объявил мужикам, что они должны нести часть убытку. Сделал раскладку, и с них со всех возьму солому для прокормления скотины зимой; а уж рожь, нечего делать, надобно будет купить где-нибудь подешевле, ибо здесь она по 18 рублей четверть. Остающееся от прошлого года вино определил я на эту покупку, также старых коров велел продать, хоть и дешево; с жидов-корчмарей получил тысяч до четырех. Этими ресурсами исправил несчастие, но зато месяца два не получим доходов.
Надобно сказать спасибо Ефиму: все найдено чисто, в величайшем устройстве. Писарям дал по 100 рублей единовременно для ободрения их. Войтам, коих должность очень обширна, определил я по 60 рублей жалованья в год, а ключникам, у которых ключи ото всего, по 25 рублей. Все очень довольны. Без этого несчастного пожара и я бы очень был доволен. Как быть? Городнянский дом очень хорош, теперь кладу печи. Завтра опять туда еду со здешним архитектором, чтобы сделать при себе род крылечка в среднем доме, на бельведере наверху. То хорошо, что все домашнее. Дом тот в Москве стоил бы 25 000, а здесь и трех не стоит: плотники, столяры, слесаря, конопатчики, кузнецы, печники – все свои и очень хорошие. Кирпичи у нас славно жгутся, наделано их до 50 000. Станем подводить фундамент. Дом обобьем тесом, а внутри обои или оштукатурить? Запасов домашних послано в Москву пропасть: сукно этот год и шире, и тоньше, годится и людям, и на пол. С первым путем явится большой обоз со всем этим, а между прочим и туша для Лукьяна Яковлева и Амплея.
Александр. Сельцо Граблино, 24 сентября 1817 года
Султан в Константинополе! Ему недостает токмо брата его, султанши и цыпляточек. За их отсутствием он скучает, хотя и занят беспрестанно. Я нашел здесь порядок замечательный и величайшее усердие в крестьянах, особливо в тех, что работают в винокурнях; я не мог удержаться, чтобы не подарить их деньгами, для ободрения этих славных людей. Пот стекал со лба их. «Что помпы, тяжелы?» – «Ничего, – отвечали они мне, улыбаясь и удваивая усилия свои. – Работали мы на чужих, а теперь для родных панов легче працовать».
Я тебе писал из Можайска, из Гжатска, из Смоленска и из Велиц. На следующий день по приезде поеду с Ефимом в свои имения. Я стал у бывшего опекуна Алексианова, который по дороге. Я нашел его больным от последствия заговора его людей, кои в один прекрасный вечер все сбежали из дому, устав от дурного его обращения. Он меня накормил хорошим обедом и ужином. Проспав одну ночь у него, мы продолжили путь наш в Хилино. Я посетил новую винокурню, она подлинно игрушка, и чистота такая, какой нигде я не видал. Много скота, а чердаки набиты зерном, овсом и проч. В одном Хилино у нас 591 четверть зерна и 921 четверть овса. Только имение Переца отделяет Хилино от Граблина; ежели бы мы могли купить его или заложить Чурилово, вместо того чтобы продавать это имение, мы ладно устроили бы дела наши, а доходы наши удвоились бы; но, кажется, Перец добился остановки продажи владений своих с молотка. Сегодня, рано поднявшись, я захотел осмотреть все сначала, то есть как мука делается вином. Это любопытно, но признаюсь тебе, что еще мало понимаю все это. Впрочем, мы покамест только в начале операции, которая должна окончиться поздно вечером; я оставил все в брожении. Покамест это делается, я пришел сюда тебе написать.
Вчера я был пьян, а после болен, оттого что пробовал там и здесь вино и разную степень его силы; сам того не заметив, я опьянел. Я лег спать без ужина с жестокою головною болью. Выспался, и все прошло. Сегодня делал я шинкаря: продал жиду до ста ведер вина. В городе есть бочек с тридцать вина, теперь большой будет расход, и выручится денег довольно. Зато в пост мало сойдет. Мне очень хочется умножить во всех частях винокурение так, чтобы, по крайней мере, продавать нам 40 000 ведер. Людей прибавлять не надобно будет, а издержки раз навсегда, котлов, бочек и проч., не так важны. Посвятя тысяч восемь на это, сделаем мы себе престрашное приращение доходов; но к этому приступить нельзя прежде будущего года, и своего хлеба не станет, надобно купить, и купить вовремя, дешево. Нынешний урожай будет плох, но все-таки лучше ожидания. Мы имеем намолоченного более 2000 четвертей ржи, с лишком 100 четвертей пшеницы и 3600 четвертей овса. Гусарский полк, к несчастью, выступает отсюда. Если сделаны контракты и взяты задатки, мы выручили бы более 20 000 от сена и овса. Ежели будет сюда, как говорят, конная артиллерия, так хорошо; а без нее надобно будет со слезами провожать елисаветградских гусар. Тормасов премного благодарит меня за рыбу, которую ему послал, и за калачи.