С карандашом в руке, мы с графом Нессельроде вошли в наимельчайшие подробности. По моему долгу, сделав расчет, он нашел, что ссуда в 200 тысяч рублей с пятью процентами ипотечными устроит мое дело почти наилучшим образом; ибо эти 200 тысяч и 100 тысяч, кои будем мы иметь за 1000 освобожденных крестьян, погасят весь долг сразу, обложив нас процентами наименьшей продолжительности. Этим вечером Нессельроде поговорит еще с Гурьевым, к коему отведет меня завтра утром. Я должен пойти к нему в 9 часов с половиною и от него пойти к графу Нессельроде, дать ему отчет в моей аудиенции. Сам я склоняюсь к 150 тысячам без процентов, пусть даже и с ипотекою; но ты понимаешь, что я не стану торговаться и останавливать дело, столь превосходно подвигающееся. Худой конец всегда будет для нас находкою.
Гурьев – лучший друг из всех министров. Его правлением недовольны, как и его действиями, и самой его скупостью. Граф Нессельроде завтра или послезавтра увидит императора; он мне сказал, что покажет императору твое письмо, кое я ему вручил, что оно хорошо написано, и так, что можно оное показать. Словом, я очень доволен графом Нессельроде, который говорил со мною с чрезвычайной участливостью и весьма желает нашего спокойствия. Он мне не раз повторил: «Молчите об ипотеке». Впрочем, императору известна честность графа, он поверит ему на слово. «Я предлагал императору, – сказал граф, – дозволить вам взять заем с доходов московской почты, но император, поразмыслив минуту, отвечал: «Нет, надобно, чтобы это устроилось с министром финансов, это по его части!» И Нессельроде не стал настаивать, и очень хорошо сделал, я думаю.
Сидел я больше двух часов у графа; отпуская меня, он мне сказал: «Я теперь знаю ваши дела как свои собственные, мы это устроим, и я поговорю еще вечером с Гурьевым, который положительно обещал мне позавчера только, что все будет окончено при первой его работе». Ты, верно, понимаешь, что я ничего не упустил, чтобы его умягчить, между прочим я сказал ему, что 26-го числа сего месяца надобно нам было уплачивать около 50 тысяч, что кредиторы нам грозили строжайшими мерами, ежели деньги не будут готовы в срок. «Каково, – сказал я ему, – ежели пошлют описывать имение?» Он отвечал: «Ну что ж! Мы все это окончим прежде отъезда императора». Я ему заметил, что мы подпишемся под сроками. Он отвечал, что нет, что как дело будет устроено, надобно получить сразу всю сумму. Одним словом, не могу тебе передать, какое усердие и какую живость он во все это вкладывает. Вот какова суть нашей долгой беседы с графом.
Я был после у Марьи Любимовны [Мартыновой, родной тетки Булгаковых] на часочек, там меня было задушили; а на нее нашел как тупик от радости и удивления. Я в восхищении от того, что Тургенев, и граф Нессельроде, и Закревский одобряют мой приезд сюда. Я был у Беннера [живописца], дома не застал; едучи мимо Горголи, заехал к нему; он очень меня обласкал, предлагал свои услуги и проч. Скажи Шульгину, что Горголи[158] ему отвечал и благодарит за книги. Горголи сожалеет очень о разнесшемся здесь слухе, что Брокер умер скоропостижно в Москве, что не хочет этому верить, не получая от меня подтверждения; хвалил очень Брокера.
Был я у доброго Калинина, очень меня благодарил за твои дружеские сношения с ним, много болтал о почте, предлагал свои услуги, знает хорошо нашего иезуита Рушковского и проч. Я не нахожу, чтобы он состарился, и, кажется, здоров. Заезжал к Соковнину, не нашел его дома. Вот моя поездка утра сего. Закревский тащил меня куда-то обедать с Марченко, но я выпросил остаться дома, обедать с Шатиловым; стану лучше болтать с тобою да с Наташею.