Видел его минуту: он ехал в Комитет, звал в четверг обедать на дачу. Видеть его только минуту была одна вежливость. Я ему сказал, что, по нашей с тобою дружбе, все его милости к тебе почитаю себе оказанными. Он меня изволил поцеловать, и «рад стараться» было тут.
Марченко поссорился с Аракчеевым, явно государю на Тормасова наговорил что-то, и государь так был сердит, что хотел его отставить, но удержался. Кто-нибудь да хочет место московского, потому что делают каверзы Тормасову. Все удивляются, что Гурьев не отказался до времени, потому что денег на вояжи фамилии царской надо кучу, и их везде ищут и собирают. Я, слава Богу, здоров, а признаюсь, что Петербург не мой город. Немного пожить в нем хорошо, а оставаться в нем не хотелось бы.
Александр. С.-Петербург, 13 августа 1818 года
Уф, ну досталось мне! Два часа битых сидел у меня Фонтон. Ничем и никак не мог его выжить. Он определен к Неапольской миссии. Счастливец! Поутру был я у Тургенева, пил кофе с ним, потом начался у него волшебный фонарь, или кукольная комедия: то один, то другой, то поп, то солдат, то нищий, то мамзель и, между прочими, твой бывший экзекутор, который, видя меня, устыдился, кажется, потому что весь покраснел. Ищет места, но худой это подарок. Познакомился я с Крузенштерном-моряком, а на днях собираемся к Коцебу на «Рюрика», стоящего на Английской набережной.
Князя Никиту я еще не видал; он все еще отправляется в Лондон, где будет покупать лошадей и отправлять их сюда. Нелестная комиссия для его лица; он же не знает, я думаю, и толку в лошадях. Миссия его сделалась непременною, то есть постоянною, и этому шуту с новым окладом и с сохранением прежних будет всего тысяч тридцать пять в год. Сказывают, будто княгиня Зинаида придумала для него эту удивительную миссию. Так холодно, что мерзнут пальцы. Право, ходил бы в шубе, если б не стыдно было; а без Закревского шубы, коей закрываюсь, я бы замерз ночью. Ну уж климат! В пятницу еду с Тургеневым в Царское Село и Павловское к Жуковскому, Карамзиным и прочим там живущим знакомым.
Кстати сказать, я тебе писал с дороги из Черной Грязи, из Клина, из Торжка, из Валдая и Бронниц: все ли дошло? По милости Фонтона намарал только это. Кажется, довольно; ссылаюсь на мое длинное письмо, первое отсюда; впрочем, завтра, я думаю, князь Трубецкой, адъютант Закревского, едет в Москву; буду писать и с ним. У Шатилова славное фортепьяно; мы ввечеру забрались к нему, бренчали, курили и чай пили. Сереже Корсакову письмо вручено; при свидании скажи это матушке его.
Пора письмо посылать Калинину, одеться и обедать у Марьи Любимовны. Ее дети все в гренадеры годятся, и дочери тут же. Лизонька пребольшая[161] и все-таки смешна. Я спросил, какое имя дать дочери, ежели еще будет у меня; она, подумав, сказала: назовите ее Богиня. Мартынов все тот же. Говорит все о своих визитах к знатным, подает государю альбом с видами здешними, поджидая великие и богатые милости.
После свидания моего с Дмитрием Александровичем Гурьевым заходил я к графу Нессельроде, которому все пересказал, что было говорено с тестем его. Он всем очень был доволен и прибавил: «Вы выбрали очень правильную манеру вести себя с Гурьевым», – а я ему [то есть Гурьеву] сказал в заключение: «Ваше положение таково, что я никогда не дерзну ставить условий, но предоставляю участь двух наших семейств целиком милостям вашего превосходительства. Сделайте то, что подскажет вам ваше сердце, и я уверен, что император не откажет вам ни в чем, что вы у него попросите. Вы сами отец, поставьте себя на мое место: у меня выбор отдаться кредиторам и быть ввергнутым в нищету, после того, как я был помещен в свет столь, осмелюсь сказать, выгодным образом». Он выслушал меня с величайшим терпением, это он-то, вчера еще говоривший какому-то тузу: «Напрасный труд, я не дам вам ни копейки, по крайней мере ежели вы не предъявите мне бумагу, подписанную: Александр». Впрочем, я тебе уже рассказал все существо разговора и обнадеживания Гурьева. Граф Нессельроде ему еще писал какой-то ответ на просьбу, напомнив опять в постскриптуме о нас, и послал ему в оригинале письмо твое, мною приложенное, которое, взяв назад, покажет завтра государю и предупредит государя, что Гурьев представит ему о способе нам помочь. Я решился всем довольствоваться и не торговаться, ибо этим самым Репнин, искавший также займу, испортил дело свое: Гурьев взбесился и отказал очень сухо деньги, на каком бы то ни было основании. Дело в том, что ежели не просить теперь, то прощай, надежда: вояжи царской фамилии истощат все наличные деньги, а Гурьева готовность может охладеть. Нессельроде со мною согласен в этом, но все обнадеживает, что получим 150 тысяч без процента. Убри, Званцев и Шулепов тебе кланяются; второй очень тебя благодарит за какие-то одолжения, ему оказываемые тобою.