Таскают меня во все стороны. Вот, наскоро, что я видел: Лазенки – прекрасно, но запущено; Бельведер, загородный дом, строящийся великим князем. Возле Лазенок, на прекрасном месте, Багатель – приятный садик с киоском, где гуляют, обедают, ужинают; это куплено метрдотелем Коленкура Шово за 5000 и устроено очень хорошо. Нас, несколько русских, Вяземский угощал там обедом. Беляны – гулянье за городом, вроде семика, только что ходят все в лесу, а не ездят, как у нас. Императорский замок, прежде Королевский, – славный вид; зал, где государь речь говорил в последний сейм; панорама прекрасная Парижа; все уверяют, что это будто там побывал: узнаешь всякий дом, все отделано с большой тщательностью. Париж собирается и к вам быть, а между тем здесь индеец. Вчера было первое представление. Аплодировали ему бешено. Когда он открыл рот, чтобы сказать, что собирается проглотить большую гирю в четырнадцать фунтов, мадам Чернышева испустила вопль и убежала из ложи, что позабавило публику больше, чем фокусы индейца. Камера обскура, через которую видно всю Варшаву, а я увидел Волкова, случайно шедшего по улице с маленьким Нелединским; арсенал, который обустроен великолепно. Сегодня Вяземский выпросил для нас Жоконду с билетом. Правду сказать, не вижу я красавиц здешних; но правда и то, что все ловки, одеты хорошо и обуты бесподобно. Жаль, что для этих прекрасных ножек такая гадкая мостовая, без тротуаров. Теперь здесь ярмарка, есть на что разориться: в лавках прелесть; что же касается до женских уборов, то, право, не понимаю, как может это быть лучше в Париже. Я кое-что купил для Наташи и перешлю тебе через Афросимова или Серакунского для вручения ей. Чего кто ни покупает, а на ярмарке все, даже есть лавка, наполненная чем? – вся разными русскими пряниками.
Волков был восхищен учением и сказал великому князю, что государь, верно, пожаловал бы им по фунту говядины и по чарке вина. «Быть по-твоему, – сказал великий князь, – да еще к тому дневное жалованье».
О здоровье моем что тебе сказать? Порядочно, только, отдохнув здесь три дня, еще более чувствую усталость. Вяземский нас затормошил – то туда, то сюда. Я желал бы быть уже на месте и начать путную жизнь; поясница и колени болят, в дороге отвык от ходьбы, но ем очень аппетитно и сплю хорошо; не дадут минуты, и вообрази, что я встал в пять часов утра, чтобы писать тебе и жене.
Сейчас адъютант великого князя является звать Волкова завтра на конное учение. Эка беда! Еще день лишний быть здесь.
Александр. Варшава, 29 мая 1819 года
Что Волков предвидел, то точно сбылось. Мы здесь задержаны. Великий князь чрезмерно его обласкал, показывает ему войска, которые подлинно чудесные, особенно кавалерия. Вчера я ездил на маневры верхом, устал как собака, но менее меня разбило, нежели ожидал. У меня была отлично вышколенная придворная лошадь, и я видел великолепное войско. Что за лошади, одна к одной подобраны, а что полк, то шерсть. Великий князь проговорился о Шульгине и сказал, что, будучи в 1500 верстах от Москвы, не может за ним присматривать, и осыпал похвалами графа Тормасова. Что до Бибикова, то его великий князь назвал игроком, трусом и дурным офицером.
Здесь один поляк нарисовал портрет государя на вахтпараде, заставил его дать оный гравировать. Я нахожу его похожим, при первом взгляде, и посылаю тебе экземплярчик.
Наш Вяземский так запотчевал нас, что не дает времени и опомниться. Что-то будет далее, а здесь все Москва в глазах моих. Волков уморителен со своим польским языком. Слыша часто слово «bedze», он вообразил себе, что это значит «пожалуйста», выговаривает же он не «бендзе», а «пенза», и всякую минуту все «пенза» и «пенза», «принеси, кохана, пенза, вилечку», «только, пенза, скорее», и теперь все его называют «московским Пенза». Ну, брат, слышал я у Вяземского славного певца Бриса; ты, я думаю, слышал его в Париже. Как хорошо поет, что за голос! Вася Апраксин славный музыкант: не зная нот, играет все и поет все, что только раз слышал, и пресмешной. Женщины, сказать тебе по правде, не так восхитительны, как я того ожидал, но они умеют показать себя, прекрасно одеваются и не ходят вперевалку, как наши гусыни.
Константин. Москва, 29 мая 1819 года
Все письма из Петербурга ко мне только и говорят о смерти княжны Туркестановой, все об ней жалеют. Императрица приезжала из Павловского нарочно, чтобы ее видеть, и провела с нею последние часы. Николай Тургенев пожалован в статские советники и поступил к министру финансов на место Жерве.