Вообрази себе, за кого идет другая Ростопчина, моя фаворитка Наташа? Не угадаешь никогда. За Митюшу Пластырника. Я очень рад этому, и я жду, чтобы граф мне подтвердил. Они, конечно, будут счастливы. Оба милые.
Сегодня приехал Коновницын, министр военный, который в Бауцене было умер, подавившись костью. 52 часа дышал с трудом: не шла ни взад, ни вперед. Теперь прошло.
Александр. Карлсбад, 27 июня 1819 года
Пишу тебе через Вяземского, но это письмо пошлю прямо в Москву. Здешний Себо меня уверял, что письма в Москву доходят в 20 дней. Увидим! Экий этот Ефим, медлит со свидетельством; я бы желал знать тебя без хлопот и преследования кредиторов и слышать, возвратясь, что долгу у нас поубавилось, то есть 10-процентного. Выдумка сестер незавидная. Что за эмиграция! Лизанька слишком молода, чтобы одной ехать, да и Муравьева сама слишком молода, чтобы ее принимать; а Оленьке можно было выбрать другое время гостить у Фавста, а не тогда, как ты один. Но с женщинами труднее ладить, нежели со слонами. Я видел слона в Дрездене, который с утра до вечера исполняет все приказания девятилетнего мальчика для зрителей, и когда слон вместо платка подает шляпу или не станет тотчас на колени просить прощения, то мальчик его бьет. А что женщина и что слон? Ты помнишь, что наделал слон в Венеции: целый город поставил вверх дном. Как они сделали глупо, так ты умно сделал, что им не перечил. Я пожурю их за это в свое время, особливо Оленьку, на которую это непохоже.
Но полно о мамзелях, поговорим о себе. Всякий из нас и слон, и мальчик в одно время. Я очень нетерпелив знать тебя в Свирлове, только прошу много ходить и не лениться, чтобы я нашел тебя здорового; а между тем помышляй в будущем году быть сюда: это тебя несказанно оживит. Для этого рода болезней Карлсбад спасение. Сожалею о бедной Олсуфьевой, но это можно было предвидеть. А я слышал в Варшаве, что Туркестанову уморил Лаптев (Фавстов) отчаянным письмом, которое ей написал и в коем говорит, что он себя застрелит, видя ее равнодушие к положению его, что она может его спасти и проч. Ее это поразило, и она занемогла, но даже больною все просила всех о Лаптеве. Благодарю за московские новости. Наташа мне много пишет о тебе; я не могу тебе описать, каким сладким чувством наполняется сердце мое, читая, что ты пишешь о ней, а она о тебе. Ничто не может так способствовать счастью моему и здоровью, как видеть согласие и дружбу между вами двумя, которых люблю более всего на свете. Я Наташу испытывал 10 лет, а между мужем и женою один год то, что столетия с другими; ее нельзя не любить, особенно же мне. Я столько бесчисленных имею опытов страстной ее любви ко мне и дружбы, и сколько ни шатался по свету, не находил ни одной, ей подобной, женщины; у нее есть даже мужские добродетели. Она мне говорит, что не выехала бы от тебя, что ты ее балуешь, как ребенка. Балуй-балуй, но не избалуй, смотри, у меня жены. Обресков не постигает, что я ей даю такую свободу; но и он не постигает, что Наташа.
Третьего дня был бал у наследного датского принца. Там ко мне пристала одна дама, которая расспрашивала, что ты поделываешь и как ты поживаешь, да с таким интересом и с такою теплотою говорила о тебе, что я оставался с нею все время; сие заставило меня найти бал великолепным. Я рассказал ей о моем прелестном маленьком племяннике и о том, как ты живешь, а после узнал, что это графиня Тон из Вены. Нынче граф Витт дает бал. Я ушел с принцева бала в 10 часов, ибо так приноровился к моему здешнему образу жизни, что в 10 часов уже зевать начинаю. Иностранцев, и особенно русских, тут очень радостно принимают. Не могу тебе описать, как все эти принцы меня ласкают, особенно принц Мекленбург-Шверинский. Молодой герцог Голштин-Аугустенбургский, который приходится братом кронпринцессе Датской, совершенно очарователен; он вальсирует как ангел. Я был так удивлен, когда узнал от него, что он ездил в Хейдельберг оканчивать свое учение. Кстати сказать, об учении, вот тебе один трагический фарс. Некий студент из Иены прибывает в Висбаден, представляется у господина Юбеля, председателя правительства и гражданского лица, и упрекает его в антилиберальных принципах. Тот его усаживает и имеет терпение с великим спокойствием доказывать ему его заблуждение. Доведенный до крайности студент достает кинжал и наносит удар, который только задевает плечо. Юбель, будучи сам здоровяк, тотчас разоружает фанатика. Тот достает пистолет, хочет выстрелить себе в рот, но пуля пролетает над головой. Он разоружен и предан в руки правосудия. Каковы? Здесь военный начальник человек строгий, шутить не любит. Одного студента выслал за то, что он носил принятый ими странный костюм, о коем я тебе писал. Здесь, сказал он ему, здесь, в Австрии, надобно отличаться не платьем, но поведением. Другой представил паспорт, в коем он наименован свободным академиком, говоря: с этим паспортом целая вселенная мне отверста. «Ступай туда, – отвечал полицмейстер, – где признают твои правила; а кто в Австрии, тот должен признавать ее законы». В ту минуту солдаты выпроводили молодца из города.