Константин. Москва, 7 июля 1819 года
Ты в Дрездене жил в том же трактире, где лет 17 назад жили мы с Гришей Гагариным; после того бывал я в Дрездене несколько раз, но только проездом. Каковы берега Эльбы к Мейсену? Какова долина Таренты? А картинная галерея? А Грюн Гевольбе? По дороге к Бреславлю был я только на одной или второй станции Шмидеберг, где догнал государя в 1805 году. В первый раз был я в Дрездене в 1802 году почти в одно время с тобою; мы приехали туда 17 июня.
Тургенев мне пишет, что корабль за графом Каподистрией поехал, в конце июля ждут его в Петербурге, стало, вряд ли увидишь его в Карлсбаде. Рибопьеру пожалована первой степени Анна; камер-юнкер Ланской пожалован в действительные статские советники. Много пожаловано католических и униатских епископов и прелатов лентами и крестами.
Александр. Карлсбад, 8 июля 1819 года
Ездил я с Федором Петровичем Уваровым, Виттом и Уэрри, тебе знакомым англичанином, в Мариенбад; верхом продули мы верст 70. Ну уж и устал я; ложась спать вчера, садился в ванную, которая очень меня освежила.
Я там видел Николая Меншикова, который мне сказал, что он полагал поручение Машино насчет туфель уже выполненным. Он стал настоящий философ, изучает природу, политику и особенно немецкую литературу. Мариенбадские воды вызвали у него рвоту дурной желчью и спекшейся кровью. Он себя чувствует лучше, само собою. Это спасло его от гнилой горячки, но он слаб. Собирается провести зиму в Неаполе, оттуда поедет в Грецию, на Сицилию, в Константинополь и проч. Я там также видел Луи Бонапарта, который живет очень уединенно под именем графа Сен-Ле. Он выглядит чахлым и больным и был, говорят, еще хуже по приезде в Рим. Этот не подражает Еремке, который не может еще отказаться от былого своего величия. На нем затасканный сюртучишка, весь сгорбившись, бледный, но глаза умные.
Тебя насмешили наши фарсы, так вот тебе еще выдумка моего Васьки, который не понимает, откуда берут столько собак и зачем их таскают на продажу в сундуках. Здесь много делают и дешево продают кружева; беспрестанно ходят девчонки и бабы, предлагая купить файне шпицен [тонкие кружева], а Васька их гоняет, говоря: «Убирайтесь с вашими шпицами, куда нам собак на дорогу?» Хотя я им очень доволен, но жалею теперь, что тебя не послушал; ежели бы не взял я его с собою, нам бы везде запрягали две лошади вместо трех, а где и четырех. Впрочем, нельзя мне остаться и одному, когда Волков поедет в Эгру.
Сюда все наезжают; вчера приехала с большой свитою наша принцесса Витебская-Вюртембергская[166], а сейчас приехал Меттерних. В Германии есть некоторое волнение в умах. Я тебе писал о покушении, вроде Зандова, на одного чиновника в Висбадене; убийца не хочет принимать пищи, желая умереть голодною смертью. Другая новость, всех занимающая, это заговор, открытый в Берлине и коего целью было сделать из всей Германии одну республику. Из целой Германии заговорщики должны были съехаться в Берлин 16 октября, чтобы там решить, как это привести в исполнение. Напрасно не дождались этого срока, чтобы всех иметь в руках. В Берлине арестован известный профессор Янн, какой-то книгопродавец Рейманн и многие другие. Прусский король в самое время бала в Теплице получил это известие. Экий народ! Развернулись тихие немцы. Сюда приехал славный сочинитель Пучитта с певицею парижскою, мамзель Ферон. Завтра дает концерт. Нетерпелив я слышать хорошее пение.
Александр. Карлсбад, 14 июля 1819 года
Увы, я осиротел! Волков кончил здесь свой курс и выехал в Эгру оканчивать науки.
Я познакомился с Меттернихом, который меня очень обласкал, тотчас много расспросил о тебе. «Надеюсь, – сказал он, – что ваш брат не совсем меня забыл». Я отвечал, что такой дипломат, как ты, не может забыть Венский конгресс, а еще менее того, кто сыграл на нем главную роль! Каково махнул? А мы это любим-таки. Потом говорили о Каподистрии, водах здешних и проч. Он очень приятен и на немца непохож. Князь Шварценберг выходит, но слаб. Третьего дня долго мы говорили вместе. Я его утешал надеждою на будущее время: «Верно, когда видал я вас в 1809 году в Петербурге, вы и не думали, что, командуя армиями всей Европы, вы пойдете в Париж, а это случилось же. Богу все возможно, и вы будете здоровы». Он меня взял за руку и сказал мне тоном, который меня растрогал: «Нет, мой милый Булгаков, я более не принадлежу этому миру».