Меттерних едет в ночь в Теплиц для переговоров с прусским королем. Весьма важные сделаны открытия касательно германского заговора; они ужасны: все основано на кровопролитии и обдумано. Студенты первый класс составляют, они токмо слепые исполнители приговоров второго класса. Всех классов четыре, но третий и четвертый неизвестны: не знают ни их членов, ни власть и обязанности начальников. Ежели бы не открыли это теперь, много пало бы жертв в августе и сентябре. Надобно думать, что приступят к строгим мерам. Жизнь многих царствующих глав в Германии подвергалась опасностям великим. В Австрии очень мало заговорщиков, студентов выгоняют без церемонии.
Вейгель мне сказывал, что Реман нанялся к Демидову на четыре года за 20 000 серебром; но правда и то, что он его на ноги поставил. Я часто теперь бываю с Бутягиным; он мил мне потому, что все говорит о тебе, милый брат, и любит тебя; жена его ростом с Софью Сергеевну, умна, мила и веселого нрава. Я сегодня у них завтракал. Выигрыш парижского процесса стоил ему все его бриллианты, да деньгами тысяч тридцать. Зато получил полмиллиона чистогану. Каталан в Берлине и будет к вам в Москву. Вели ей меня дождаться; ежели найду ее где-нибудь на дороге в корчме, кинусь в ноги и буду просить, чтобы потешила меня. Вот письмо, которое графиня Браницкая просит тебя доставить Небольсиной. Меня подзывает ехать с собою Федор Петрович Уваров в Эгру. Ежели не позже поедет 4 августа, то я с ним охотою поеду.
Константин. Москва, 21 июля 1819 года
Меня чрезвычайно огорчает и тревожит болезнь Осипа Петровича [Козодавлева, министра внутренних дел]. Он занемог очень сильно. Государь изволил присылать к нему Вилье, и пошло было лучше. Мне писали, что опасность миновала, но что министр очень страждет, а последняя почта привезла мне известие, что он исповедовался, причащался, и доктора не подают ни малейшей надежды, ибо лекарства не действуют. Для всех подчиненных будет потеря большая, да и государство потеряет государственного человека. Я никогда не забуду его ласк и благосклонности ко мне, и память его навсегда останется с благодарностью в моей душе.
Константин. Москва, 23 июля 1819 года
Сын Ефимовского, адъютант Дибича, молодой человек, которого ты зимой здесь видел на балах, проехал здесь со своим генералом, осматривавшим войска, отпросился на три дня к отцу в подмосковную, был у меня пред самым отъездом по поручению генерала и просил еще комиссий к Лизоньке [Шумлянской, сводной сестре Булгаковых]; тут-то я его только и узнал. Одним словом, отправился, приехал к отцу, пробыл час с ним, завтракал и тотчас пошел купаться; с ним двое людей. Доплыв до половины неширокой реки, закричал: «Погибаю!» – и пошел на дно. Кинулись его искать, один человек схватил за волосы, но, видно, течение было быстро, принужден был его оставить, спустили с плотины воду и только через два часа нашли тело, далеко унесенное. Каково положение несчастного отца, стоявшего все время на берегу; как безумный рвался, но помощи дать не мог сам, ибо не умеет плавать. Видно, сыну сделался удар или судороги, только кончил жизнь свою сим жалким образом.
Александр. Карлсбад, 26 июля 1819 года
Письмо твое № 7 получил я очень скоро, любезный брат, и оно пришло очень кстати в минуту, в которую мне очень грустно было по Москве. Я шел домой, с тем чтобы рассеять себя, писавши к вам, как вдруг слышу пистолетный выстрел. Вышло, что молодой поляк, именем Чесновский, племянник графа Понятовского, застрелился недалеко от нашего дома. Он страдал ипохондрией и в несчастную минуту вместо вод попробовал пороху. Я еще вижу его, бедного, обагренного кровью своею. Тотчас явились доктора, которые стали ему пилить череп, чтобы найти причину смерти во внутреннем расположении головы, ибо в той же семье еще двое застрелились прежде. Это приключение еще более меня расстроило. Я сел писать к жене, чтобы развеселить себя, но не было удачи, покуда не принесли московский пакет. Увидел твою руку, и все прошло, вскочил со стула, ну распечатывать, ну читать, ну радоваться.