Константин. Москва, 17 ноября 1819 года
Я познакомился с князем и княгинею Барятинскими [родителями фельдмаршала], милые люди, много о тебе спрашивали. Они проживут зиму в Москве и наняли уже дом графа Салтыкова возле нас. Он собирается купить Петровско-Разумовское. От графа Каподистрии получил я несколько предружеских писем.
Константин. Москва, 4 декабря 1819 года
Соковнина [Прокофия Федоровича, который был женат на сестре Н.В.Булгаковой, урожденной княжне Хованской] уже ты не застанешь. Четвертого дня он за мной посылал, с час я у него сидел, говорили о многом, даже о приближающейся его кончине, и он совершенно был покоен; на другой день, то есть 2-го числа, рано утром призвал он всех своих людей, с каждым простился особливо, потом исповедался, причастился, а около четырех часов после обеда и жизнь кончил как добрый христианин. Вечная ему память! Перед концом сказал он доктору, выходя из забытья: «Я видел рай, и меня в него так и поволокло». Бедный Сергей крепится, но это только наружная бодрость: он в отчаянии. Завтра похороны. Жаль доброго человека. Наташу я приготовил, сказал ей, и она совершенно покойна.
Александр. Смоленск, 18 декабря 1819 года
Спасибо тебе, милый друг, за все твои старания обо мне и за то, что ты не дал сердцу твоему восторжествовать над рассудком и поехал, не дождавшись меня. Мне бы невесело было обнять тебя с мыслию, что может служба пострадать. Ты всем обязан государю; в таких-то случаях и должно доказывать, что умеешь всем жертвовать для него. Оканчивай все скорее и возвращайся в объятия друга твоего. Выехал я из Парижа 21 ноября; в семь суток поспел в Вену, там взял две ванны, отдохнул 10 часов и пустился в Варшаву, куда прибыл в шесть суток, но очень измучен для того, и для Каталани, и для доброго Вяземского. Пробыл я там почти пять суток. В Бресте потерял сутки от поставки коляски на зимний ход. Сюда ехал пять суток. Дорога адская, снегу тьма, лошади поганые, закладывал по восьми в коляску, которую во Франции везли две лошади. Стужа страшная! Твое отсутствие умерит мое нетерпение. Я думаю теперь до Москвы ехать только днем и ночевать везде, дабы поотдохнуть.
Александр. Москва, 22 декабря 1819 года
Я не останусь, кто бы ни заступил место Тормасова. Удалюсь в Белоруссию и займусь делами нашими и долгами. Москва мне сделается ненавистною без тебя.
Будь покоен насчет нашей скромности, но знай, что город наполнен догадками, что ты не воротишься сюда.
Мне очень легко отвечать всем, не видавшись с тобой: я не знаю еще истинной причины твоей поездки. Рушковский как шальной бегает, болтает, повторяет сто раз одни речи и уверен, что ты вернешься в три недели. Экзекутор Строев тотчас ко мне прибежал: дайте на себя только хорошенько взглянуть, чтобы написать Константину Яковлевичу, что, ей-богу, лучше прежнего с лица. Все мне это повторяют, и действительно, я добр и здоров, а, право, было от чего занемочь: от беспокойной езды от Вязьмы до Москвы.
Александр. Москва, 24 декабря 1819 года
Я нахожу, что ты ответ дал умный и основательный на первое князево [то есть царского друга князя Александра Николаевича Голицына] письмо; но ты бы мог ему в партикулярном письме открыть душу свою; может быть, он показал бы это письмо государю, который бы увидел, что ты следовал более обязанностям чести, благодарности и рвению к службе, нежели внушениям сердца твоего, приемля место Николая Ивановича [петербургского почт-директора Николая Ивановича Калинина]. Может быть, государь не захотел бы тебя перемещать; ведь тут одно твое слепое повиновение. Не время ли еще этому помочь? Ведь здешнее место (кроме сердечных причин) и выгоднее, и независимее, и покойнее того. Там много будет хлопот, и осторожный старый Калинин не избежал падения. Другой важный пункт – это большая ответственность, которую ты на себя берешь, выставляя Рушковского, годного при начальнике, как ты, хорошего, аккуратного исполнителя, но прежалкого начальника. Он уже теперь как помешанный; его ненавидит целый почтамт, все разбегутся, дела запутаются и на тебя налягут, и дельно: ты ему выпросил крест, чины, на тебя положились, а он ничего не оправдает. Ради Бога, объяснись об этом с князем. Делать добро похвально, но не надобно, чтобы служба могла от того терпеть, а с Рушковским будут беды.
Фавст мне намекал заступить тебя здесь; но я тебя заклинаю не иметь и помышлений этого, особливо ежели будешь беспрестанно говорить о Рушковском: тогда подумают, что ты его просишь, чтобы открыть мне дорогу.