Бедный Юсупов! Бедное Архангельское! Зачем он эдакое имя оставил? Архангелы ему, я думаю, не очень покровительствуют, ибо он, верно, часто возит туда своих мамзелей. Жаль мне его. Это напоминает мне пожар Разумовского в Вене, где также отломили руку или ногу статуе Кановы. Прочее он может воротить при своем богатстве, а это трудно, ибо Канова уже стар, и на всю жизнь ему заказаны работы. 31-го числа часов в пять, после обеда, родила Воронцова дочь Катерину, и скоро, и благополучно. Я на другой день обедал у графа Михаила Семеновича, который в восхищении; все у них идет хорошо. Сегодня опять к нему собираюсь обедать, он меня просил всякий день, и, признаться, у него да у Каподистрии всех приятнее для меня обедать. У первого часто вижу Пушкина Валентиновича [графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина-Брюса], который тебя любит и тебе кланяется. Маскарад Нарышкина отменен, по болезни Анны Никитичны, которая еще не умерла, но безнадежна.
Бедный Воронцов недолго наслаждался счастьем быть отцом: дитя умерло уже. Сейчас был у меня князь Василий с печальным известием. Душевно мне жаль Воронцова, жену его, старика отца, к которому было писано.
Александр. Москва, 3 февраля 1820 года
Эк я заспался! Почти 12 часов. Вчера из маскарада графа Толстого воротился я в три часа. Это страшное распутство для меня, но нельзя было отказать неотступной просьбе Закревского. Я убрался с женою до ужина, бал продолжался до шести часов. Закревский веселит жену свою, но самому уже надоели эти балы. Он едет 8-го числа. Это посылаю с его фельдъегерем, а при сем и портрет, о коем я писал; теперь мы квиты за славный государев портрет Жерарда.
Вчера была смешная маска. Вошел в залу стог сена, стал посредине, а из него вдруг вышли четыре старика пресмешные во французских кафтанах. Наташа была очень хорошо одета, блеснула. Я не понимаю, как после семи родов быть еще так хорошей. Вот что делают парижский корсет, шляпка и платье!
Как скучно: сегодня надо ехать обедать к генералу князю Хованскому, который угощает Закревского, а ужо в Собрание. Пошли уже душить нового директора о билетах.
Константин. Петербург, 4 февраля 1820 года
Вчера вечером в 6 часов похоронили мы в Невском младенца. Пушкин, Ваниша, Лонгинов, Бенкендорф и я ездили туда и опустили ангела в землю. Бедный Воронцов чрезвычайно огорчен. Жене его прежде десяти дней не скажут; для здоровья ее как нельзя лучше. Ее уверили, что нельзя принести дитя, потому что в сенях холодно. Она согласилась ждать дней десять. Бедная мать!
Граф Бальмен, что в Сент-Элен, сделан флигель-адъютантом, женится на дочери тамошнего английского губернатора и там остается.
Александр. Москва, 10 февраля 1820 года
Волков сейчас от меня, в больших хлопотах: третьего дня была дуэль между Бакуниным, свитским офицером, и Сомовым, служащим в водяных коммуникациях. У Бакунина прострелена нога, и боятся, что придется пилить ногу. Секундантом был Гриша Корсаков. Это бесит Волкова, который должен был обо всем донести. Ты спросишь, за что дрались? Все вышло из пустяков. Сомов, бывши в Благородном собрании, изъявлял сожаление, что не был у Татищевой в маскараде; на это отвечает Бакунин: «Да ты бы мне сказал, я бы тебя представил Татищевой», – на что Сомов возразил: «Ты, брат, слишком молод сам, чтобы представлять других». Разошлись, пошли обедать. Бакунин одумался и после обеда дает пощечину Сомову, приняв в обиду слова его. Этот, также одумавшись, вызывает того на другой день на дуэль. О Бакунине не жалеют; говорят, что он уже раз пять дрался и, что называется, бретер. Закревский говорит, что следовало бы всех дравшихся и секундантов тотчас арестовать. Волков не может, конечно, предупредить беспорядки, кои происходят даже в Петербурге, под глазами императора; но все ему досадно, что эта мода хочет заводиться и здесь. Совершенная напасть проклятые эти дуэли!
Вот тебе на! Является надоедала Метакса. Он мне дал выписку из письма Мазаровича, который ему пишет то же, что тебе; мы это, однако же, напечатаем в московских газетах.
Я все сомневался, чтобы у тебя был такой прекрасный кабинет, как здесь. По описанию тревоги, воспоследовавшей от нерадения живописцев и людей, вижу, что у тебя сделалось было повторение юсуповской беды в Архангельском; пожар там имел тот же самый повод, только что топлено было стружками. Страхов уже писал, и все устроено у нас. Татищева, у которой был маскарад, нам незнакома; это жена Алексея, брата Ростислава Евграфовича, одна дочь уже за Савеловым, племянником Дмитрия Александровича Гурьева. Этот Савелов вдруг приехал потихоньку из деревни, явился маскированный к теще, танцуя польский с нею, убедил ее идти в последнюю комнату, говоря, что должен ей сообщить тайну без свидетелей. Долго не соглашалась, наконец пошла; он снял маску, и она узнала зятя своего. Ту же фарсу сделал он и с женой своею.